Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.)

Но, думается, для того, чтобы объективно судить о «реакционности», одного полемического задора недостаточно: политическая симпатия или антипатия – плохой помощник при изучении сложных вопросов, в том числе и вопросов, касающихся предреволюционной истории России. Правильнее постараться понять, почему священники-депутаты выступали с правых позиций. Для этого надо обратиться к стенограммам заседаний Государственной Думы. Эти документы свидетельствуют, что даже в консервативной по преимуществу Третьей Думе отношение к Православной Церкви было непростым. Взаимоотношения между Думой и Церковью, писал митрополит Евлогий, «были безысходной коллизией двух сторон, друг другу чуждых, а порой и враждебных»[700].

Многолетняя кастовая отчужденность духовенства от других сословий империи особенно чувствовалась в среде людей, индифферентно относившихся к религии. Не стоит доказывать, что в левых и либеральных кругах на священников-депутатов смотрели лишь как на выразителей чуждых большинству депутатов интересов. К примеру, лидер большевиков В. И. Ленин, критикуя думское выступление епископа Митрофана (о котором речь впереди), возмущался «чистым клерикализмом» Церкви, для которой «депутаты Думы не только – вернее не столько – народные представители, сколько „духовные дети“[701]». Но как раз то, что возмущало Ленина, было естественно с точки зрения православного священника (тем более, что более 370 депутатов – по метрике – числились православными).

Впрочем, всячески ругая думское духовенство, заявляя, что большинство его представителей защищает феодальные привилегии и открыто отстаивает средневековье, Ленин пытался «поймать» епископа Митрофана, затронувшего в своем докладе 16 апреля 1909 г. вопрос о партийной принадлежности депутатов-клириков. «Да, гг., – говорил епископ, – и мы сознаем неудобство нашего положения, и я скажу вам, что первые шаги нашей думской деятельности были направлены именно к тому, чтобы нам, почтенным высоким избранием народным, чтобы здесь в Думе стать выше партийных дроблений и образовать одну группу духовенства, которая все вопросы освещала бы со своей этической точки зрения». По мнению епископа, виной тому, что чаемого объединения не произошло – депутаты от духовенства, принадлежавшие к оппозиции, которые выступали против единства думских клириков, опасаясь зарождения русского клерикализма[702].

Как известно, таких «левых» депутатов было немного, но именно они, по мнению преосвященного Митрофана, внесли «разделение» и «раздробление» в среду думского духовенства. При этом, говоря о единстве, владыка вел речь только о моральных целях, а не о целях политических. Такие цели могли быть достигнуты только при едином понимании задач. Однако этого-то понимания у некоторых депутатов-клириков не было. Никакой политической клерикальной фракции, о чем писал Ленин, епископ Митрофан создавать не хотел, его мечтой была организация такой группы, которая в своей деятельности руководствовалась бы нравственно-религиозными ценностями. Такой группы в действительности не было. Вся «реакционность» большинства думского духовенства сводилась лишь к тому, что оно традиционно поддерживало правительственные запросы и предложения, стараясь вместе с тем не допустить вмешательства законодательной власти в церковные дела.

Опасность такого вмешательства, как правило, возникала в процессе обсуждения Думой церковного бюджета: согласно Положению об учреждении Государственной Думы, ее ведению подлежали финансовые сметы министров, главных управлений и государственная роспись доходов и расходов. Следовательно, смета ведомства православного исповедания, представлявшаяся обер-прокурором Святейшего Синода, также должна была обсуждаться депутатами. Возможные негативные последствия такого обсуждения современники, близко знавшие церковные проблемы, понимали еще до созыва Думы. «Вопрос в том, можно ли и впредь обойтись в деле ассигнования бюджета на Церковь [без] согласия Думы, – писал в конце мая 1906 г. генерал А. А. Киреев. – Ежели бы при установлении Основных Законов подумали о Церкви, можно бы, пожалуй, было выделить вопрос о Церкви и о ее бюджете, в Основные Законы; к сожалению, этого не сделано (как многое другое), вот теперь мы и стоим перед опасностью банкротства Церкви в финансовом отношении»[703].

Опасения Киреева, как показало время, не были напрасны, хотя финансового банкротства Церкви не случилось. Участвовавший в работе Третьей Государственной Думы преосвященный Евлогий вспоминал позднее, сколь тягостными были всегда обсуждения церковной сметы, ибо Синод не имел престижа в глазах депутатов. «Одни правые поддерживали его, – говорил владыка, – остальные, в той или другой форме, иногда прикрыто (октябристы), иногда явно – проявляли к нему неуважение. ‹…› В лучшем случае Дума относилась к церковным делам равнодушно». Однако смета, «хоть и с трудом», но все-таки регулярно принималась, более напоминая, правда, уступку или милостыню[704].