Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.)

Профессор-протоиерей Тимофей Буткевич, в дореволюционной России считавшийся одним из крупнейших знатоков сектантства, писал, что в начале XX века хлыстовство «в той или другой форме» охватило «всю русскую землю». У хлыстов не было точно определенного богослужебного ритуала, общепринятого катехизиса, почему и классифицировать их молитвенные собрания, охарактеризовать виды их богослужений исследователям не удавалось. «Как верования хлыстов зависят от непосредственных откровений их лжехристов и лжепророков, – писал о. Тимофей, – так и их религиозные „радения“ всегда носят случайный характер, так как все относящееся к ним – место, время, продолжительность, выбор кантов, их напевы, чтение книг Св. Писания, речи и виды „кружений“ или „радений“ в собственном смысле – зависит каждый раз от усмотрения лжехристов или лжепророков (общее название их в „корабле“ – „старцы“)»[903].

Подобная трактовка давала значительный простор для определения хлыстовства. Сколько лидеров (лжехристов) – столько и сект. Под единый знаменатель, таким образом, можно было свести всевозможные религиозные новации, обязанные своим появлением неформальному лидеру («старцу») и нашедшие в традиционно православной среде некоторое количество почитателей. Кстати, и отличить настоящих православных от хлыстов было достаточно непросто: по внешнему виду последние казались самыми благочестивыми православными, регулярно посещали храм, почитали иконы. Какие же меры предпринимали миссионеры Православной Российской Церкви, чтобы распознать сектантов?

Они проанализировали внешние признаки, по которым можно было опознавать хлыстов. Стоит кратко обозначить эти признаки, как установил их официальный миссионерский съезд: проверенная народная молва; ночные собрания; легкие половые отношения, нескрываемые прелюбодейные связи; воздержание от мясной пищи; неупотребление спиртных напитков; истомленное лицо, неподвижный взгляд, гладко причесанные волосы (умасленная голова у мужчин и белый платок у женщин), вкрадчивая смиренная речь, нервные передергивания тела и своеобразная походка; мистические картины в домах; отсутствие на крестинах, свадьбах, брезгливость к акту рождения; называние друг друга уменьшительными именами; любовь к сладостям[904].

Очевидно, что по таким признакам весьма непросто определить сектанта: даже беспорядочные половые связи и уклонение от крестин в полной мере не дают представления о сектантстве подозреваемых «народной молвой». Не стоит забывать, что в то время слово «хлыст» считалось нарицательным и обозначало в устах православных миссионеров ругательство, по остроумному замечанию правозащитника и публициста А. Амальрика, имевшее тот же смысл, что впоследствии слово «фашист» у коммунистов[905]. Обвинение в хлыстовстве, следовательно, можно считать также и проявлением политического недоверия. То, что Распутин оказался обвиненным в принадлежности к секте хлыстов, интересно уже само по себе (даже безотносительно к его действительному или мнимому неправославию). Не будет слишком большой натяжкой предположить, что странствуя и скитаясь по России, он мог сталкиваться и с христоверами (то есть хлыстами), с помощью которых сформулировал собственную «концепцию» борьбы с грехами и «христовой любви». Идея лидерства (псевдостарчества), предполагающая наличие некоего круга почитателей (и в особенности почитательниц) также могла выкристаллизоваться в хлыстовской среде.

Однако это вовсе не значит, что он был сектантом. Скорее его можно признать своеобразным религиозным вольнодумцем. Не случайно С. П. Белецкий вспоминал, что поддерживая в обиходе обрядовую сторону православия и высказывая свои мнения по вопросам догматического характера, «Распутин не признавал над своей душой власти той Церкви, к которой он себя сопричислял, вопросами обновления православной церковной жизни ‹…› не интересовался, а любил вдаваться в дебри схоластической казуистики, православное духовенство не только не уважал, а позволял себе третировать, никаких духовных авторитетов не ценил, даже в среде высшей церковной иерархии, отмежевав себе функции обер-прокурорского надзора, и чувствовал в себе молитвенный экстаз лишь в момент наивысшего удовлетворения своих болезненно порочных наклонностей»[906].