Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.)

Для православной иерархии падение самодержавного строя было тем больнее, что некоторые ее представители считались креатурами сибирского странника и, следовательно, виновниками имевших место «нестроений». Показательно, что уже в самом начале событий, до отречения, был арестован столичный митрополит Питирим (Окнов). 28 февраля 1917 г. З. Н. Гиппиус записала в дневнике, как пришедший к ней А. В. Карташев (в дальнейшем обер-прокурор Синода и министр исповеданий Временного правительства), человек глубоко верующий, в волнении от происходившего заявил, что собственными глазами видел: «Питиримку повезли! Питиримку взяли и в Думу солдаты везут!». «Это наш достойный митрополит, – комментировала Гиппиус, – друг покойного Гриши»[980]. Начало было положено, и вскоре уже «по всей России пробежала волна „ниспровержений епископов“; Синод был завален петициями с мест с требованиями выборного епископата»[981]. В условиях начавшейся революции заявления о необходимости введения выборного епископата звучали как требования политических изменений (хотя и облекались в каноническую форму). На фоне растерянности большинства православных иерархов неудивительным кажется подмеченное З. Н. Гиппиус замешательство рядовых клириков.

«В церкви о сю пору, – писала Гиппиус 3 марта 1917 г., – [поминают] „само-дер-жавнейшего“… Тоже не „облечены“ приказом и не могут отменить. Впрочем где-то поп на свой страх, растерявшись, хватил: „Ис-пол-ни-тельный ко-ми-тет…“ Господи, Господи! Дай нам разум»[982].

«Приказ» вышел со значительным (по меркам революционного времени) опозданием: 6 марта Святейший Синод выпустил обращение по поводу отречения императора, где кроме констатации случившегося («Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни») ничего не было сказано о сути происшедшего. Тогда же Синод принял и определение об обнародовании в православных храмах актов 2-го и 3-го марта, а также о совершении молебствия «об утишении страстей, с возглашением многолетия Богохранимой державе Российской и Благоверному Временному правительству ее»[983]. Стремление сохранить прежнюю «форму» и предопределило, как я полагаю, тот факт, что многолетие предписывалось провозглашать временному институту власти[984].

Временное правительство, как известно, не ликвидировало обер-прокуратуру, оставив светский надзор новой, «демократической» власти над Православной Церковью. Насколько это было неправильно, заявил много лет спустя, в эмиграции, последний обер-прокурор послереволюционного Святейшего Синода А. В. Карташев. «Сохранение этого титула и его полномочий было недосмотром и тактической ошибкой Временного правительства, – писал он. – Ненавистная и прежде фигура обер-прокурора, – потому только и принималась иерархами и церковным мнением, что она была личным органом царской власти, самой же Церковью миропомазанной и признанной к церковным делам»[985]. Впрочем, на следующей странице воспоминаний Карташев опровергает это заявление рассуждениями иного рода. «Во имя помощи и облегчения самой Церкви в переходе ее от подневольно-государственного положения к свободному выборному строю Временному правительству нужно было как бы „нелегально“ остаться на время внутри церковно-правящего аппарата и продлением по существу прежних обер-прокурорских полномочий акушерски помочь рождению соборной реформы Церкви».

Получалось, таким образом, что сама Церковь соборно «родить» собственную свою реформу не могла. Для этого нужна была помощь новых, теперь демократических менторов Церкви, которые, если следовать логике Карташева, лучше понимали способы скорейшего освобождения православной конфессии от «тяжелого наследия старого строя»[986]. В этой связи совершенно непонятно, как бывший министр исповеданий понимал обер-прокурорские полномочия, ибо только их сохранение в прежнем объеме и делало возможным осуществление скорой «помощи» Церкви, не имевшей сил самостоятельно перебороть настроение «епископов-ставленников обер-прокурорской власти, в большинстве враждебных соборности и неспособных к ней»[987].

До Карташева, ставшего обер-прокурором Святейшего Синода 25 июля 1917 года, этот пост занимал Владимир Николаевич Львов. Пришедший к власти на волне революции и сменивший Н. П. Раева, Львов стремился как можно скорее «освободить» Церковь от «реакционного» епископата, не соответствовавшего духу нового времени. Уже 4 марта, явившись в Синод, он в очень резкой форме потребовал удаления от присутствия в нем митрополитов двух столиц – Петрограда и Москвы. Тем самым, как справедливо отмечал И. К. Смолич, Львов «обнаружил не только отсутствие дипломатического таланта, но и фальшивость представлений о своей „революционной власти“ – вполне в духе обер-прокуроров царских времен, которых он сам же так часто критиковал»[988].