Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.)

В итоге, 8 (21) июля 1918 г. патриарх за литургией произнес проповедь, осуждавшую совершенное злодеяние. Святейший открыто заявил, что с убийством Николая II (о расстреле вместе с ним семьи и слуг тогда не говорилось) христианская совесть примириться не может: «Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заключают в тюрьмы, пусть нас расстреливают. Мы готовы все это претерпеть в уповании, что к нам будут отнесены слова Спасителя нашего: „Блажени слышащий слово Божие и хранящий е“»[1131]. На следующий день член Собора протоиерей П. Н. Лахостский призвал Собор присоединиться к словам патриарха, как ранее Собор присоединился к посланию 19 января 1918 г. «об анафематствовании».

13 (26) июля 1918 г. на закрытом заседании под председательством митрополита Новгородского Арсения (Стадницкого) соборяне приняли проект постановления, в котором заявлялось, что в слове Патриарха, произнесенном 8 июля, «выражены те именно мысли и чувства, которые по долгу христианской совести должна исповедовать вся православная верующая Россия»[1132]. Честные и смелые слова патриарха, с которыми солидаризировались члены Собора, в дальнейшем многократно эксплуатировались штатными советскими атеистами и идеологическими работниками, стремившимися доказать прежде всего «монархизм» Святейшего, сознательно упуская из виду настоящие побудительные причины, приведшие к проведению им панихиды и произнесению слова[1133].

Вскоре после этого, 31 июля (13 августа) 1918 г. соборяне утвердили определение об избрании Святейшего патриарха, указав, что это избрание производится Собором, состоящим из епископов, клириков и мирян. Система выборов сохранялась прежняя: из объявленного списка закрытым голосованием Собор избирает трех кандидатов путем подачи листов с обозначением на каждом трех имен. Далее патриарх избирается по жребию из трех указанных кандидатов[1134]. Таким образом, Собор предполагал оставить те правила, которые были выработаны при избрании патриарха Тихона. Однако это определение (как и многие другие) оказалось в последующие годы неисполненным: первоначально – в силу развернувшихся гонений на Церковь, в дальнейшем – в силу выработавшейся и в Церкви привычки «единогласного» решения, без возможных в случае жеребьевки неожиданностей, столь нелюбимых Советской властью.

13 (26) августа 1918 г., в день именин Святейшего патриарха Тихона, Собор принял определение о восстановлении празднования дня памяти всех святых российских[1135]. Служба «Всем святым, в земле Русской просиявшим», была составлена членами Собора иеромонахом Афанасием (Сахаровым, будущим епископом Ковровским) и профессором Петроградского университета Б. А. Тураевым. Профессор Тураев представил Собору предварительно рассмотренный богослужебным отделом доклад, в котором аргументировалась необходимость восстановления этого праздника. «В наше скорбное время, – говорилось в докладе, – когда единая Русь стала разорванной, когда нашим грешным поколением попраны плоды подвигов святых, трудившихся и в пещерах Киева, и в Москве, и в Фиваиде Севера, и в Западной России над созиданием единой Православной Русской Церкви, представлялось бы благовременным восстановить этот забытый праздник, да напоминает он нам и нашим отторженным братиям из рода в род о Единой Православной Русской Церкви и да будет он малой данью нашего грешного поколения и малым искуплением нашего греха»[1136].

Очередным свидетельством переживавшегося тогда «скорбного времени» стало определение от 30 августа (12 сентября) 1918 г. об охране церковных святынь от кощунственного захвата и поругания. Само его название говорило за себя – Церковь вступала в годину гонений и смут, когда надругательства над православными святынями становились нормой жизни безбожного государства. В этих условиях Собор, зная позицию Совнаркома, принявшего декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, специально указал, что «святые храмы и часовни со всеми священными предметами, в них находящимися, суть достояние Божие, состоящее в исключительном обладании Святой Божией Церкви в лице всех православно-верующих чад ее, возглавляемых богоучрежденной иерархией. Всякое отторжение сего достояния от Церкви есть кощунственный захват и насилие». Под страхом церковного отлучения православным запрещалось участвовать в изъятиях храмов, часовен и находившихся в них священных предметов[1137].

Последующие события показали значение определения от 30 августа: голод начала 1920-х гг. в Поволжье позволил большевикам развязать беспрецедентную кампанию по изъятию церковных ценностей якобы для помощи голодающим и на практике показать Церкви, что святыни, как и здания, в которых они хранились, не находятся в ее распоряжении, а принадлежат государству. Таким образом некоторые соборные определения и постановления входили в противоречие с новыми законами и, следовательно, не могли выполняться.