«Русская верность, честь и отвага» Джона Элфинстона. Повествование о службе Екатерине II и об Архипелагской экспедиции Российского флота

[М. М. Философову в Копенгаген]

Добрые выражения и хорошие пожелания Вашего превосходительства, касающиеся моей службы, наполняют меня настоящей дружбой и искренним стремлением с честью исполнить Ваши самые оптимистичные ожидания. Пять недель были потеряны после моего прибытия, прежде чем хоть малейшую вещь удалось сделать для моей эскадры, и каждый день офицерами военных доков (dock yards) создавались новые трудности, особенно когда у них не было никакого положительного приказа от Военно-морского комитета (Navy Board), и посреди всего этого мне пришлось отправиться на 10 дней в Лондон. Без этого невозможно было обойтись, чтобы прояснить некоторые дела Военно-морскому комитету, а также чтобы приобрести провизию. В мое отсутствие было сделано мало или почти ничего.

«Саратов» наконец поставлен в док, но я опасаюсь, что он не будет готов до середины следующего месяца, так что мы, безусловно, не сможем отправиться до какого-то времени в апреле, что почти приводит меня в смятение. Все мое время и внимание заняты так, что я едва успеваю поддерживать естественные потребности. Но ухудшает мое положение то, что у меня нет ни малейшей помощи от офицеров, которые сами постоянно требуют присмотра. Я считаю, что у них достаточно низости, чтобы многие из них обрадовались завершению экспедиции, и они стараются помешать мне заслужить желаемую честь. Ваше превосходительство, кажется, так же думал, когда увидел их в Эльсиноре и Копенгагене. Я нимало не удивлен обнаружить большое различие между поведением сухопутных и морских офицеров одной национальности. Если бы на борту «Саратова» не было офицеров-кирасир, когда корабль находился в столь серьезной опасности в Северном море, корабль бы потонул, так как морские офицеры побросали дела и, как португальцы, стали призывать своих святых и молиться, тогда как сухопутные офицеры с английским лоцманом призвали кирасиров и морских солдат откачивать воду помпами, что и помогло кораблю продержаться на плаву до того, как шторм утих.

Я начинаю думать, что для иностранца невозможно добиться успеха на российской службе. Ничто, кроме твердой преданности Ее императорскому величеству, не может поднять мой дух средь многих трудностей, с которыми я принужден сражаться. Я никогда не прекращаю желать всегдашних побед оружию Ее императорского величества, и Ваше превосходительство может рассчитывать, что я готов сделать все возможное, чтобы вложить в это и мою лепту, теша себя мыслью, что в конце концов мне повезет. Если, как говорят, мой поход прервут французы, я надеюсь оказать им теплый прием со «Святослава», который, без сомнения, превратится в наисильнейший корабль, и командор Барш ныне докладывает, что по вине адмирала Нагаева этот корабль в таком неудовлетворительном состоянии был отправлен из Ревеля.

Ваше превосходительство, я уверен, разделит радость, которую я испытываю, услышав о высокой чести, которой я удостоился от императрицы, направившей мне рескрипт за Ее собственной подписью, в котором содержатся самые лестные знаки Ее одобрения и расположения. Также я получил письмо от моего высокочтимого друга графа Панина, подтверждающее то же одобрение и исполненное самых теплых выражений дружбы, которые способны из самого малодушного труса сделать героя. Все это наполняет меня глубочайшим чувством благодарности за столь отменные почести. Давайте же соединим наши усилия и желания на службе столь славной Государыне! Имею честь оставаться Вашего превосходительства

Д. Э.