«Русская верность, честь и отвага» Джона Элфинстона. Повествование о службе Екатерине II и об Архипелагской экспедиции Российского флота

Капитану Бешенцову, командиру корабля Ее императорского величества «Саратов» в гавани Портсмута. 7/18 марта 1770 г.

Сэр,

Великодушие и мудрость Ее императорского величества, награждающей за заслуги людей разных классов, видны всему миру, в особенности всем тем, кого они коснутся. И если есть такие эскадре, то невозможно, чтобы они не были воодушевлены честолюбивым желанием оправдать себя перед сувереном, великую щедрость которого с особым почтением испытывали! И несмотря на это, я с сожалением говорю, что почти в частности, пренебрежительно управляя Вашими кораблями, не показываете, что Вы испытываете должное чувство благодарности за щедроты Ее императорского величества. Я приказал Вам завершить починки и оснащение Вашего корабля, пока корабль находится в доке, но несмотря на это после осмотра я обнаружил, что Вы ничего не сделали. Таким образом, Вы показали свое отвращение к службе и к скорой отправке в плавание Вашего корабля. Ничего не сделано! Вы не использовали разум, дарованный Вам небесами, но всегда зависели от других, столь же беспечных, как Вы сами, и теперь я вынужден нанять людей делать то, что в Вашей обязанности как преданных, целеустремленных и благодарных подданных исполнять. Все, что я далее скажу, заключается в том, что как Ее императорское величество великодушно жалует заслуживших, так же она наказывает ленивых и небрежных, а поскольку Ее величество милостиво передала эту власть мне, я надеюсь доставить ей удовлетворение, тогда как Вы и некоторые другие офицеры, чьи недостатки были столь очевидны, чтобы их невозможно было не заметить, должны сами отвечать за последствия.

[Д. Э.]

Офицеры, видимо, теперь уверились, что с обеих сторон многое было неправильно представлено моим секретарем, и, казалось, осознали, что обе стороны имели основание рассматривать моего секретаря как дурного человека, пожелавшего отомстить за некоторое неуважение, с которым к нему относились в мое отсутствие, и использовавшего эту возможность, чтобы их оскорбить, используя в письме мое имя. Я предоставил ему такую возможность в первый раз, так как я постоянно был сам себе секретарь, а он переводчик, и я не имел помощи от других, как те адмиралы, которые имеют для обычных вещей готовые формуляры. Я и до того замечал, что он ложно переводил при мне тому же самому капитану относительно провинностей его лейтенанта, которому я сделал выговор за небрежность. Ньюман же давал капитану понять, что я обнаружил провинности в поведении самого капитана. Капитан по этому поводу пожаловался графу Разумовскому, откуда это и стало известно.

Судя по всему, Ньюман действительно либо добавлял к тому, что я говорил, либо убавлял из сказанного мною в зависимости от своего настроения или от того, к кому он был расположен. Я бы, не колеблясь ни минуты, прогнал его, но он знал шифры и мою инструкцию, и не было никого, кто бы мог занять его место.

Пока я был в Англии, я был вынужден переносить большую часть его высокомерия и заносчивости, и я имею все основания верить, что он, как смог, постарался мне навредить. После моего возвращения в Россию он передавал графу Чернышеву все, что я говорил, когда я при нем не мог удержаться от жалоб на двуличность графа, который все время оправдывался, что не может представить меня императрице.