Русская война 1854. Книга пятая

— Честно, не вижу в этом ничего плохого. Я видел рабочих на ваших заводах, они выглядят гораздо счастливее, чем те, кому приходится трудиться на мануфактурах. Да и дворяне… Вы, кажется, не обратили внимание, но у вас в Стальном не меньше половины рабочих — это крепостные ваших соседей. И те с радостью отправили их к вам, зная, что после этого они с легкостью заплатят барщину звонкой монетой в полном объеме. Кажется, мелочь, но это меняет сознание, и в будущем такие помещики уже не будут столь по-зверски держаться за своих крепостных, понимая, что есть и другие способы заработать на свои развлечения.

— А мне кажется, вы ошибаетесь. Возможно, они поймут, что можно зарабатывать без своей земли, но вот люди… Они с каждым годом будут становиться все большей ценностью. И дальше вопрос лишь в том, кто будет получать пользу от их труда. Новые промышленники, которые силой и хитрым словом вырвут людей из рук старых хозяев и закуют их в новые цепи. Помещики ли, которые удержат людей в крепости и год за годом будут просто так забирать себе процент их труда. Ну, или сама Россия, если сумеет выстроить честные отношения между всеми заинтересованными сторонами.

— Григорий Дмитриевич, но почему в вашей картине мира именно промышленники — это самое главное зло?

— Потому что они только начинают. У них нет веры в род, который поддержит, они считают своим врагом страну, которая с опаской смотрит на молодых хищников, они готовы на любые подлости, чтобы завоевать свое место под солнцем.

— И что, все поголовно такие? Даже вы?

— А тут как с естественным отбором, — я сначала сказал, а потом только понял, что Дарвина[1] еще тоже не было. Но тут уже Горчаков не стал обращать внимание на детали, и я просто продолжил. — Почему зайцы зимой белые, а летом серые?

— Чтобы лучше прятаться, — с улыбкой ответил будущий канцлер.

— Неправильно, — жестко возразил я. — Потому что другие зайцы, которые не меняли цвет и плохо прятались, вымерли. Так же и с промышленниками. Те, кто будут добры, те, кто будут пытаться думать о ком-то еще кроме себя, проиграют. Они заработают меньше денег, их купят на корню, а скорее сначала разорят и потом купят за копейки… — почему-то вспомнилась судьба Обухова. — Это будет общество древних людей, где хорошие проиграют, а негодяи будут кроить мир по своим правилам.

— Вы не сгущаете краски?

— Вспомните Англию, Францию, что там было после революций. Какую цену платят обычные люди за новые станки и корабли. Вы же служили там и наверняка заглядывали не только во дворцы, но и в сточные канавы.

— И это навсегда?

— Нет, это просто этап. Рано или поздно вся мелочь будет съедена, останутся только крупные рыбы и… Сначала они подерутся, потому что считают именно себя самыми лучшими и сильными, а потом… Придется договариваться. Право сильного начнут прятать за красивыми одеждами и в конце концов нас будет ждать новая эпоха Просвещения экономики, Романтизма и… Возможно, все наладится, если наш мир к тому времени еще будет жив.

— И вы, значит, хотите сломать привычный ход времени, — Горчаков задумчиво смотрел на меня. — Стать самой крупной рыбой и заставить всех силой сразу принять ваши правила. Да уж…

— Что вас смутило?

— Вы не любите либералов за то, что те, по вашему мнению, слишком спешат со своими реформами и желаниями изменить мир. И что делаете сами? Спешите не на годы, не на десятки, а на столетия, я ведь прав? И если, по-вашему, простые изменения могут привести к страшным последствиям, то что тогда способны устроить вы сами?

— Много чего, — буркнул я. Слова Горчакова мне совсем не понравились.

— Но вы не отступитесь?

— Буду бороться до самого конца, — честно ответил я, а потом с улыбкой добавил. — Как вы говорили когда-то при нашей первой встрече… Искренне и бескорыстно.

— Я подумаю над вашими словами, — Горчаков ответил неожиданно серьезно, а потом до самого дворца мы не обменялись ни словом. Сопящий рядом Зубатов тоже молчал, и мне даже на мгновение стало интересно, а о чем он сейчас думает.

Впереди показался Зимний. Я был уверен, что Александр II примет меня сразу же после прилета — ну, не зря же меня все это время так подгоняли. Но ничего подобного! В первый вечер меня завели в отдельные покои, поставили перед ними стражу и просто сказали ждать.

Час я терпел, час бесился от ничегонеделания, а потом попросил принести мне бумаги.

* * *

— Что он делает? — великий князь Константин убедил брата не спешить с приемом мятежного полковника. Это было правильно. Несколько дней ничего не меняли, а ажиотаж, поднявшийся, когда захватчика проливов провели по Дворцовой площади, уже начал затихать. Таков двор, он кипит, переваривая любые события и любых людей. И горе тем, кто недооценивает мощь этой трясины.

— Попросил бумагу и чернила, — поклонился Николай Ростовцев.