Русская война: дилемма Кутузова-Сталина

Французское наступление началось в 6 часов, вполне определилось в 8, т. е. признаки массового перевода войск должны были вполне проявиться к 10 часам, между тем и в 10 часов французы имели налицо перед собой все те же 3 пехотных корпуса Багратиона и Тучкова, с прибавлением некоторых других войск, которые можно было оценить не более как выдвижение обычных частных поддержек – 3 других русских пехотных корпуса на линии толи заснули, толи к чему-то готовились, отсутствовала Гвардия, не было видно обычно так мозоливших глаза казаков, куда-то подевалась большая часть легкой регулярной кавалерии… Первое крупное перемещение войск от Барклая налево – перевод корпуса Багговута был произведен таким образом, с крайнего правого на крайний левый фланг позиции, что будь оно даже вскрыто, скорее бы озадачило противника, нежели прояснило обстановку… русские как будто не обращают внимание на французскую угрозу в районе Багратионовых флешей – между тем оно оказалось совершенно не замеченным и проявилось только когда Жюно, как медведь пчелами облепленный русскими егерями, выдрался из леса прямо на Багговута около 11 часов.

И в этот момент жесточайшего сцепления воли, желаний, зоркого разума, корсиканской страсти – грохот! пыль!

– Cazak! Cazak!

Рейд Уварова – Платова.

– … русские прорвались!

– … их видят у Беззубова, Войны, Валуево (!?!?)

– … сейчас грянет удар!

Проглядел?!?!

Редчайший случай в его практике – на доли часа Наполеон утратил спокойствие, оставив в разгар сражения командный пункт, устремился к переправам, и это не срыв перенапряженных нервов – бросок на нечто ожидаемое. Его первый приказ, в презрение собственного правила «Перемена в приказах ведет к беспорядку», остановить дивизию Клапареда из Молодой Гвардии, уже двинутую к Курганной батарее; на 1,5 часа приостанавливаются боевые действия, возникает явственная пауза – шум, гром, но нет атак! – слишком дорогая и немедленно выложенная цена за истерики обозников, сколько их уже было, в Египте, Германии, Италии, Испании! Эта готовность мгновенно все остановить, собрать войска, развернуться – прямо свидетельствует, что он постоянно ждал нечто подобное, и видел в нем нечто более серьезное, чем простая диверсия бродячей конницы за флангом – начало «другой» битвы; что опасность своего решения, создающего пусть отражаемую, но реальную угрозу прорыва русского правого фланга на Новую Смоленскую дорогу он знал, и ни на миг не забывал. Любопытно свидетельство Сегюра, вечером 25-го августа (6 сентября), говоря о возможных потерях, император обронил удивившую его фразу «Но у меня 80 тысяч войска – я одержу победу и войду в Москву с 60-ю тысячами», как бы напрочь исключая из расчетов всю Гвардию и Кавалерию, ведь войска было свыше 133 тысяч по перекличке перед сражением – не означала ли эта прорвавшаяся в слова тайна «внутреннего счета» придержки резерва последнего срока, трогать который он запрещал себе даже мысленно в ожидании боя с русскими на Левобережье, признание того, что этот бой может быть не только выбран, но и навязан… Серьезная группировка подвижных и ударных войск так и просматривается: Гвардия (20 тыс.) + 4 корпуса Мюрата (15 тыс.), а всего 15 тысяч отборной пехоты и 20 тысяч лучшей ударной кавалерии (считая вместе с гвардейской), и за ними перевод 1-2-х корпусов по обстановке… но и

«Что значит русский бой удалый
Наш рукопашный бой…»

Как тактическая операция рейд был позорно провален, то что не удалось двумя корпусами разбить слабенькую итальянскую кавалерийскую дивизию Орнано на заморенных конях при одном полку пехоты – и, кстати, пленить или уничтожить лучшего французского военачальника после Наполеона при Бородино Евгения Богарне, тоже бросившегося разбираться с тылами и оказавшегося вместе с Орнано под ударом – всецело на совести Уварова и Платова, единственных русских генералов, не представленных Кутузовым к награде за сражение. Как действие Кутузова, возвращавшее «опасно зашалившегося» Наполеона в рамки его воли совершенно удался, Наполеон закаменел в своем нежелании бросать Гвардию в огонь!

… Этим можно объяснить и мягкое обращение с горе-вояками: на попытку личного объяснения Уварова Кутузов только обронил – Я всё знаю, бог тебя простит, – Платов вообще остерегся показаться ему на глаза.

И в то же время, усиливая ноту непостижимо-загадочного, Кутузов снова замирает – высунулся, пошевелил, что-то прощупал и опять втянулся…

Может этим объясняется странный, нервно-обрывчатый разговор Наполеона с раненым и принесенным к нему героем-стариком генералом Лихачевым, которому он пытался вернуть шпагу и получил отказ принять ее, – с каким-то непонятным напряжённым интересом император-полководец расспрашивал русского воина, как велась последняя война с Турцией, и вроде бы хотел задать другой вопрос – а где сейчас Дунайская армия, не у Маслова ли?