Русская война: дилемма Кутузова-Сталина

Оба как бы сговорившись, требуют от своих подчиненных строжайше беречь резервы – в битве, решающей судьбы столь многого? Стоило ли одному идти вглубь к вражеской столице, а другому до нее отступать – чтобы демонстрировать бережение резервов, означающее для одного потерю кампании, для другого сдачу столицы?

Вот факт, мелкий, но вследствие своей бытовизны какой-то особо выразительный – вступая в сражение полководцы не отдали совершенно распоряжения на приготовление пищи к концу дня – и это Кутузов, в бытности на Балканах посылавший кашеваров вперед войск за авангардом, чтобы на бивуаках солдат ждал обед, и Наполеон, смотревший на солдат как на машину, заправляемую жирами, крупами, мясом, водкой, без которых она не пойдет. Да собирались ли они давать бой на следующий день вообще?

Генерал Пелле, восхищаясь французским военным гением в то же время отдает должное и русскому Главнокомандующему «Император мог бы погибнуть, если бы сделал хотя бы одну ошибку в присутствии таких неприятелей» – всецело с ним согласен! – в то же время хочу добавить, что Кутузов при Бородино явил странную картину – он обозначил множество угроз Наполеону, но ни одной из них не претворил, он все их видел, но как бы не удосуживался наклониться к открывшимся возможностям. Позволю себе дерзость – любая из них была бы применена тем же Барклаем шире, методичней, ярче для сражения в целом и его итога… Он и переброску войск Справа-Налево провел бы раньше, как то предлагал накануне боя 26(7) и проделал с корпусом Багговута 26-го, и рывок через Колочу осуществил бы напористей, с большим размахом, если не всем отделом Милорадовича, то уж точно с присоединением к Уварову и Платову более весомых сил, может быть корпуса Крейца (драгуны), а по и дивизии Депрерадовича (кирасиры) – тогда конец Богарнэ и резкая приостановка действий перед фронтом 2-й армии, изменение всего вида сражения к пользе русских… если бы он такую возможность увидел, как ее видел Наполеон – Кутузов видел, и проходил мимо, так, слегка покрутив казачьей нагайкой… Ну прямо Обломов, перенесенный с Гороховой улицы на Бородинский простор!

В этом было нечто завораживающее, к чему-то влекущее и что-то заслоняющее, непонятное и потому слепо-страшное.

Присутствие какой-то подспудной опасности постоянно ощущалось Наполеоном, в сущности он все время чувствовал подвох, пытался понять, ждал его реализации через час, день, неделю и держал в преддверии этого часа последнюю толику «больших батальонов» – его объяснения своих действий в совокупности только заявления о предчувствии через названия: новой битвы, новых противников… – ведь он о них ничего не может сказать, потому что ничего не знает!.. Только обозначение через удобопонятные наименования этого ощущения угрозы, предчувствия нахождения в рамках чужого замысла.

Наполеон не допустил ни одной ошибки, видел и отслеживал все побочные результаты своих действий – и в то же время у него должно было накапливаться чувство, по мероприятиям противника, что и тот все это видит, но по неполной ясности его поступков – и что-то ещё… И это нечто он пытался перехватить или от него обезопаситься в пределах обозримого, Бородино – Можайск – Москва… Это не предположение – факт, Наполеон все время ждет чего-то, называя это ощущение ожиданием новой битвы, борьбы за Москву, последнего перелома судьбы Кампании, и к этому придерживает полки, дивизии, Гвардию, Армию… Да, вечером 26(7) он уже беспокоится и об Армии, и не очень ее торопит утром 27(8)… Так странно, нелогично, впрок, он ни до, ни после не предостерегался…

Наполеон в сумятице фактов почувствовал систему, не проникнув в ее смысл и не провидя пути к ее итогу – выход на свое близкое крушение, он почувствовал методизм в хаотизме, но не распознавал его цели. Мы знаем итог, у нас собраны все внешние части события, но внутренняя сторона его не заиграла, обращая данность в организм.