Русские

В этот раз, однако, Женьку не довелось потратить неоплаченных электронов. Мало того что Лидка забрала лампочки — во всём квартале вырубился свет. В такой ситуации пропускать «Поле чудес» было не так жалко, хотя и жалко, и Женёк собрался спускаться к магазину. У магазина был свой дизель, поэтому свет там не гас.

И мужики, наверное, сейчас все там. Да они и всегда там.

В коридоре неожиданно столкнулся с «сыначкой».

— Колюня, ты почему дома?

— Мама сказала, чтоб шёл домой.

«Странно, — подумал Женёк, — обычно она его держит у себя до упора. Бывает, что и спать оставляет в саду».

— Пойдём-ка со мной, сынок. Нечего тебе тут в темноте одному сидеть. Ещё шишку об угол набьёшь.

Мужики были все. В обычные дни так бывает не часто, но темень выгнала к магазину всех. У магазина было не очень светло. От дизеля работали только холодильники и тусклые дежурные лампочки. Отойди от витрины шагов на семь — и наполовину сольёшься с сумраком. Но мужикам шагать от витрины не было никакой надобности. Они взяли пива по одиннадцать, водки по семьдесят и красного «Венчального» по тридцать восемь. Само по себе из этого пилось нормально только пиво, остальное нужно было глотать залпом, задержав дыхание, но Женёк никогда и не понимал понтов, которые видел как-то, наблюдая за прорабом, ещё когда работал на стройке. Прораб всегда покупал себе вино отдельно и пил его смакуя, будто несколько выброшенных рублей превращают пойло в чай. Кроме того, у всех собравшихся были и охота, и неволя мешать водку, вино и пиво в одном стакане и искать скорейшего опьянения.

У Саныча Алёна ещё при Союзе разрешилась мёртвым младенцем и с тех пор не пускала Саныча к себе в постель. Первые годы Саныч ещё пытался гулять, а после запил. Чирик в армейке подхватил заразу, от которой рожа у него была красная и всегда шелушилась. Девки, даже прожжённые шалашовки, не давали ему, сколько он ни клялся, что там у него всё путём, а целоваться он не полезет. Чирик всё время повторял услышанную где-то поговорку про то, что с лица водку не пить, и пил по-чёрному. Степан Иваныч был одинокий инвалид, пил от скуки и за компанию. Всегда выходил к магазину уже чуть пьяненький и всегда пьянел меньше других. Ещё был какой-то мужик, имени которого Женёк не знал. Этот сторожил что-то тут рядом, а жил вообще в Химках и в ночной смене, само собой, пил. Затаривался в этом же магазине, тут к мужикам и прибился. Имени у него сразу никто почему-то не спросил, а потом так и пошло — «ты» да «наливай» — так и общались.

В этот раз разливать тоже взялся сторож. Вытащив из-под порожка припрятанный с прошлого пластиковый стаканчик, начал смешивать пойло. Первому протянул почему-то Женьку, хотя обычно первому давал Санычу — такие у того всегда были жаждущие глаза. Женёк выдохнул, задержал дыхание, хлопнул. Степан Иваныч протянул ему кусочек сырной косички. «Ого, какой закусон», — ухнуло внутри Женька голодом, он взял обрывок сырка-шнурка и, опасаясь проглотить, сперва жадно втянул ноздрями запах, потом положил в рот и со сжатыми зубами начал кутулять по чуть, по микрону.

Вторым выпил-таки Саныч. Взгляд его не стал после этого менее несчастным, но зато потеплел и чуть-чуть повлажнел. Будто бумажная сухая твёрдая кожа на его лбу проступила капельками и зашевелилась. Саныч достал «примину», чиркнул зажигалкой, затянулся и стал ещё больше похож на нормального человека.

Сторож протянул было очередной стакан Степан Иванычу, но тот показал жестом «давай сам» и заговорил вдруг с Женьком:

— Женёк, а ты ж марки вроде это… как это… в общем, увлекаешься марками?

Женёк удивленно посмотрел на Иваныча.

— Я это… — продолжил Степан Иваныч. — У меня же кум в Кишинёве. Так им как Бориска в девяносто третьем свободу совсем отдал, они ж тоже марки свои делать стали. Мне кум писал, я на конвертах видал.

Но не сразу. Они сперва клеили союзную старую нашу копеечную с гербом, а поверх наискось так писали английским — «Молдова». И цифирьки в уголку. Видел такие?

Женёк смотрел так удивлённо, как только мог. Почему? Почему какой-то даже не любитель ему такое рассказывает? Такое, чего он не знает?

Он так удивился, что неожиданно спокойно взял стакан из рук пившего после сторожа Чирика. Обычно Женёк очень нервничал, что подцепит чирикову заразу. До девок ему, правда, дела не было, но представлять свою рожу красной и шелушащейся ему было нехорошо. Виду он не показывал, но старался приметить, с какого края пил Чирик, и пить с другого. Откровенно вытирал стакан после Чирика платочком только Степан Иваныч. Хотя, возможно, так было просто потому, что больше ни у кого платков не было.

Сторож быстро налил из трёх бутылок Женьку, Женёк затаил дыхание…

— Я, если найду, отдам тебе, слышишь?