Русские

Но вдруг во вспышке сознания, совпавшей с промелькнувшим в тамбурном окне каким-то ярким источником света — вероятно, проехали полустанок с домом и фонарём, Сергей увидел себя, мявшего женское тело, словно тесто на засыпанном мукой столе, и его возбуждение сразу увяло, стало суетливым и мелким. Рита почувствовала, что он изменился, и осторожно застыла. Простояв так без движения несколько секунд, оба почувствовали, как мрачный холод заползает в их влажные тела — особенно там, где они только что истово мяли друг друга. Секунда, и Сергей вновь продолжил страстно обнимать и целовать женщину — словно хотел доказать, что он двинулся дальше, не остался на месте.

— Я хочу тебя, — сказал он.

Рита промолчала.

Не поднимая головы, она продолжала обнимать его. Но как-то иначе.

Может, в ней и было что-то мужское, но она женщина. Женщина, которая всегда чувствует, когда мужчина колеблется. Пусть даже это колебание длится меньше мгновения.

— Мне что-то тоже, не очень… после коньяка с шампанским… — Рита ласково отстранилась и посмотрела на него искрящимися глазами. — Давай лучше… уже в Крыму.

— В Крыму?

— Ну да. Ты же едешь с нами?

— Да… Конечно, еду.

— Ну вот видишь. И там я тебя так замучаю, ох! — Оплетя руками его шею, Рита, закрыв глаза, звонко поцеловала его в губы.

Теперь и её слова — про «замучаю» — прозвучали фальшиво, и он почувствовал это.

— Ну, давай, Серёженька. Завтра в шесть уже Симферополь. Увидимся!

— Увидимся…

Ещё раз улыбнувшись, она повернулась и ушла.

Какое-то время он стоял в тамбуре, курил. На душе было пусто, смешно. И как-то мелко, словно озеро, где он собирался выкупаться, оказалось маленькой лужей. От этого ощущения всё в нём внутри, и вокруг, и в тамбуре, и за окном, казалось Сергею ненужным, неуютным. «Увидимся». Он вспомнил, что так обычно говорят при встречах в офисе, чтобы что-то вообще говорить. Сигарета горчила. Липко и холодно было внизу, там, где недавно прижимались её горячие руки.

Он пошел в свой вагон. По дороге ощутил дурноту — тоже, видимо, намешал. В туалете вырвало, стало легче. Сергей умылся, постоял перед зеркалом, глядя на свое одутловатое, морщинистое и, как ему показалось, глупое лицо. Захотелось почистить зубы, он чувствовал, что изо рта воняет.

Очень долго он пробирался к себе в вагон, проходил все эти стучащие, гремящие шатающиеся площадки, распахивал и захлопывал за собой грязные тяжёлые двери.

Была уже ночь, почти все спали. Кроме старушки, которая вновь, как большая мышь, склонилась над клеёнчатой сумкой и тихо что-то пережевывала и глотала.

Сергей взобрался на свою полку, долго шуршал пакетами в рюкзаке, пытаясь отыскать зубную щетку. Когда наконец нашёл её, не понял, зачем она ему понадобилась.

Он вспомнил, как застыла Рита статуей, когда он вытаскивал в ресторане деньги. Хоть бы для приличия попытались заплатить за то, что заказывали до него. Он бы, конечно, не позволил. Но всё же… Обе заказывали за его счёт, не стесняясь, не интересуясь, что сколько стоит… В Крыму на троих никаких денег не хватит.

Врут в дороге, когда знакомятся с женщинами.

Христос завещал жить одним днем, а они живут часом, минутой.

К чёрту!

Полусидя на своей верхней полке, он упирался в подушку, спиной к проносящейся дороге. Спать не хотелось. Сергей вспомнил, что когда в разговоре с девчонками случайно упомянул, что едет в плацкартном вагоне, то тут же поспешил небрежно оправдаться:

«В кассе, когда покупал, только плацкарт оставался…» Хотя в кассе он как раз и спросил плацкарт, который в два раза дешевле купейного. Вспомнил он ещё, что в вокзальном разговоре с поджарым и дедом это он рассуждал, что нациям надо разъединяться, как людям, чтобы обрести свободу, а дед почему-то спьяну решил, что это говорил Антон, и он зачем-то промолчал, хотя виноватым себя не считал.

Чёрт!

Какая свобода?

Мелко, как мелко всё! И вся его жизнь была мелкой, тщедушной. Трус. Она ведь права: трус! Ходишь по мелкому бережку, вместо того чтобы вбежать в воду, нырнуть, заплыть глубоко. И… хоть бы даже и утонуть. Но хотя бы попробовать. Попробовать…

Ему захотелось соскочить с постели, пробежать сквозь вагонные туннели к тем двум дизайнершам, вытащить из купе сонную Риту и всё ей объяснить: никакой он, чёрт дери, не программист, лишь мечтал быть им когда-то, сидит он в мелкой конторе с мелкой зарплатой, пишет шаблонные отчёты в конце месяца и раз в неделю позволяет себе зайти и посидеть в баре, как американский мачо из полицейского боевика. А если женщина, которую он думает, что любит, застанет его не выключающим свет за собой — хотя бы даже в гостинице, где им не надо платить за электричество, она может с ним поругаться так, словно застала с шлюхой. И это — любовь?

Это — любовь. Так у всех, у многих пар, которые забыли о том, что…

Что есть любовь?

При чем здесь мужчина и женщина?

О чём ты? О чём ты сейчас говоришь?

Поев, старушка с тихими вздохами укладывалась на своей полке спать. Легла. Лежала и смотрела в тёмный воздух перед собой так, словно рассматривала в нём звёздные пути многих людей и среди них видела и свой, маленький, тонкий, близящийся к концу.