Русские баптисты и духовная революция (1905–1929 гг.)

В высших эшелонах партийного и государственного руководства, где определялась религиозная политика, привилегии для сектантов с самого начала были дискуссионным вопросом. Всякая религиозная деятельность была сомнительна с политической точки зрения для любого большевистского лидера, верил ли он, что религия должна отмереть естественным путем в новом социалистическом обществе, или что ее упразднение потребует специальных насильственных мер. Петр Ананьевич Красиков, возглавлявший отделение Наркомюста, которому было поручено проводить в жизнь декрет об освобождении от военной службы, принадлежал ко второму лагерю и с самого начала был противником нового закона.

Сектантский пацифизм был особенно проблематичен для большевиков в свете двух задач, которые им предстояло решить в начале своего правления: определить, кто может считаться подходящим членом нового Социалистического государства и разработать для этого государства пролетарскую мораль. Вопрос об освобождении от военной службы одновременно служил пробным камнем для советских деклараций о свободе совести и напоминал о болезненной теме соотношения военной службы и гражданства. Последняя тема была актуальна не только для нового Советского государства: когда в начале XX в. в большинстве европейских стран была введена воинская повинность, служба в армии стала долгом для гражданина и тестом лояльности государству [Bond 1984: 32; Zverev, Coppieters 1995: 73]. Когда разрабатывался январский декрет, такие ведущие большевики, как Бонч-Бруевич и Емельян Ярославский, утверждали, что введение освобождения от военной службы для сектантов упрочит положение советской власти, а другие категорически протестовали против самой идеи об освобождении от службы по соображениям совести. Например, Красиков открыто высказывал Ленину:

Кто не желает защитить землю от разбойников империализма, тот не имеет прав и пользоваться ею, он не может тоже избирать и быть избираем в советские учреждения и пользоваться законами социального обеспечения. Является даже вопрос, не следует ли этот пассивный элемент выселять с территории Советской республики как элемент антиобщественный; цит. по: [Алексеев 1991: 70].

Для Красикова отказ сражаться с классовым врагом Советской России означал отказ от своих гражданских прав. Мораль нового государства, основанная на идеологии классовой борьбы, не терпело пассивности.

На протяжении 1919 г. обострялся конфликт между Бонч-Бруевичем, которому от религиозных сектантов поступали многочисленные жалобы на притеснения, и Наркомюстом, который под началом Красикова довольно вяло проводил в жизнь принятый декрет [Алексеев 1991: 70, 105–114; Luukkanen 1994: 92]. К 1920 г. зазвучали новые жалобы о том, что толстовцы и баптисты, руководившие Объединенным советом, были неискренни, а пацифизмом и религией лишь прикрывались, чтобы замаскировать свои антисоветские убеждения и свою антисоветскую деятельность. В прессе началась кампания по дискредитации отказников, в частности баптистов, как врагов Советского государства и советской морали. Красиков сам выступил в 1920 г. в журнале «Революция и Церковь», который непосредственно издавался для того отдела Наркомюста, который заведовал отделением Церкви от государства, со статьей «Ведают ли, что творят?» В этой статье он анализировал содержание номеров «Слова истины», задаваясь вопросом, являются ли баптисты сознательными защитниками «агентов Антанты» или оказались такими по неведению. Лейтмотивом статьи было противопоставление пролетарской морали и морали религиозной. Как, вопрошал Красиков, могут баптисты «обосновывает она свою агитацию против вооруженной защиты рабочими и крестьянами своей жизни, земли, свободы социалистической страны от натиска мировых бандитов и их наемных убийц?» К тому же он не мог принять заявления баптистов о том, что они питают заботу о душах врагов большевизма. «Может ли их Бог в самом деле любить таких людей?!» – восклицал он [Красиков 1920: 20–23]. Пролетарская мораль была моралью коллективного, классового спасения, и спасение пролетарского государство было для этой морали высочайшим призванием.