Русские беседы: лица и ситуации

«Гибельно было для России такое пожертвование: крепко держась прежних привычек, она продолжает еще смотреть на государя как на единственную защиту от притеснителей; но народ отстает и от вековых мнений, когда они в явном разладе с действительностью, и если существующая пагубная система не изменится, придет время, когда по милости деспотов, окружающих престол, народ будет видеть и в царе только безличный грозный образ какой-то чуждой власти.

Итак – единой власти, которая руководила бы Министрами, у нас нет»[393].

Лекарство же к исцелению этих бед, по крайней мере бедствий Министерства юстиции, он видит в реформе Сената, возвращении к первоначальному, петровскому понимаю этого учреждения (в духе Державина, предлагавшего схожее молодому Александру I) и восстановление власти генерал-прокурора, как самостоятельной фигуры и независимости суда – в скромном смысле независимости от министра юстиции[394].

Наиболее авторитетный на данный момент исследователь жизни и творчества Победоносцева А. Ю. Полунов отмечает, что тот дважды достигал максимального политического влияния – в 1881–1883 гг. и в конце 1894 – начале 1895 г., оба раза оказавшись в роли «наставника» при относительно или просто молодом и, что гораздо более важно, неопытном в государственных делах и растерянном в новой ситуации государе[395]. И оба раза Победоносцев довольно быстро утрачивал приобретенное влияние. Отчасти это связано с тем, что он не столько медленно его добивался, сколько самим ходом событий оказывался ближайшей или одной из ближайших к государю политических фигур – тем, кто одновременно мог дать совет в государственных делах и восприниматься как «близкий человек», тот, к кому император испытывал личное доверие. Не столько он стремился преобладать, сколько к нему обращались – и утрата влияния происходила одновременно с тем, как эти обращения делались все реже, находились новые советники и/или сам государь получал опытность в делах, а самозваные советы со стороны «наставника» все чаще начинали восприниматься как обращения старого ментора, которые требуют, по возможности, вежливого ответа, но которые не следует воспринимать слишком всерьез.

Однако более важным, как нам представляется, была другая сторона дела, отмеченная уже современниками – не столько государи, отец и сын, переставали нуждаться в советах наставника, сколько они не получали тех советов, на которые рассчитывали или которых требовала ситуация. После того, как проходила первая, кризисная пора, когда Победоносцев давал силу отвергнуть предлагаемые планы реформ или хотя бы обещания последних, возникал вопрос другого рода, теперь уже позитивный: а что надлежит делать взамен отвергнутого, о программе государственной политики. И здесь казалось, что у Победоносцева нет никакого ответа – как писал, выражая едва ли не общее мнение, прот. Г. Флоровский, «это был человек острого и надменного ума, “нигилистического по природе” […]. Это был безочарованный скептик»[396].

С. Ю. Витте, цитату из которого приводит Флоровский, дал известную оценку Победоносцева:

«Это был человек несомненно высоко даровитый, высоко-культурный и, в полном смысле слова, человек ученый. Как человек он был недурной, был наполнен критикою разумною и талантливою, но страдал полным отсутствием положительного жизненного творчества; он ко всему относился критически, а сам ничего создать не мог. Замечательно, что этот человек не в состоянии был ничего воспроизводить ни физически, ни умственно, ни морально»[397].