Русские беседы: лица и ситуации

Характерный анекдот в сродном духе сохранил в своем дневнике государственный секретарь А. А. Половцев, рассказывавший, как «после заседания [Государственного совета] Абаза, проходя мимо группы, в которой стоял Победоносцев, обратился к нему со словами: “И ничего во всей природе благословить он не хотел”[398]. Он выступал критиком и тех проектов преобразований, которые оценивались как «консервативные» – так, серьезное противодействие с его стороны вызвал закон о земских начальниках, ставший одной из наиболее известных мер в т. н. «политике контрреформ»[399], в 1886 г., критикуя в Государственном Совете проект закона о найме на сельскохозяйственные работы, существенно расширявший права нанимателя по отношению к работнику[400], Победоносцев, «в весьма талантливой речи», по словам государственного секретаря А. А. Половцова, представил «картину пореформенной России, где никакой на месте внушающей доверие власти не существует, а между тем обсуждаемый законопроект вносит в отношения сельского населения подробную регламентацию, долженствовавшую внести в трудовую жизнь известное раздражение»[401]. П. А. Зайончковский находил, что в данном случае обер-прокурор «по существу, критиковал проект “слева”»[402], и А. Ю. Полунов приводит данное суждение без возражений[403] – однако с данной оценкой сложно согласиться, точнее, это тот случай, когда по конкретному вопросу возможная критика «слева» и «справа» совпадает, радикально расходясь в основаниях. Если для критиков «слева» речь шла о противодействии расширению административной власти землевладельца, нанимающего сельских работников, как ущемляющего интересы последних, подлежащих первоочередной защите, то для Победоносцева суть дела заключалась в том, что монархия не должна становиться защитником чьих бы то ни было сословных или классовых интересов как таковых – ей, для того, чтобы соответствовать не только своему идеальному предназначению, но и сохранять опору в обществе, надлежало быть надсословной и надклассовой, выступать не столько в роли арбитра (что предполагало бы состязание разных сил), сколько как воплощение «общего дела» и «общей воли». Так, 26 марта 1898 г. Победоносцев писал Витте, критикуя политику покровительства поместному дворянству:

«Создано учреждение земских начальников с мыслью обуздать народ посредством дворян, забыв, что дворяне одинаково со всем народом подлежат обузданию»[404].

Вопреки оценке Витте, Победоносцев далеко не «ко всему относился критически» – дело в том, что он критически относился практически к любому роду инициатив, которые, на взгляд Витте, были «делом», не важно, «прогрессивным» или «консервативным», поскольку его программа (если можно говорить о таковой) заключалась в возможности «обжить» уже существующие институции, приспособить их к существующей вне их жизни, что лучше всего сделают сами люди, а не очередные установления.

Воззрения Победоносцева нередко определяли как близкие к «славянофильским», «народнические» или «почвеннические»[405], как «националистические»[406] и т. д. Для каждой из этих характеристик есть свои резонные основания – так, Константин Петрович не только был близок к славянофильскому кругу, в первую очередь к И. С. Аксакову (окончившему Училище правоведения двумя годами ранее и, как и Победоносцев вместе со многими другими воспитанниками Училища, сохранивший на всю жизнь верность братству «правоведов») и к Н. П. Гилярову-Платонову[407], но и разделял многие из славянофильских представлений, равно как славянофилам он казался, по крайней мере до назначения обер-прокурором, человеком, сходным с ними образом понимающим церковь. Так, Аксаков писал сестре Софье по получении известия об отставке гр. Д. А. Толстого и назначении Победоносцева на должность обер-прокурора Св. Синода:

«Это последнее назначение наилучшее, потому что Победоносцев глубоко-верующий и церковный человек, Командиром Церкви не будет»[408].

Свидетельства о близости Победоносцева и Достоевского хорошо известны[409], напомню лишь знаменитый фрагмент из письма Победоносцева наследнику престола, написанного в день похорон Достоевского:

«Мне очень чувствительна потеря его: у меня для него был отведен тихий час, в субботу, после всенощной, и он нередко ходил ко мне, и мы говаривали долго и много за полночь»[410].