Русские беседы: лица и ситуации

Поскольку книга посвящена изучению идейных позиций русских консерваторов, автор многократно подчеркивает невостребованность их теоретических построений, фиксируя взаимосвязь между сравнительной малочисленностью подобных работ и их поздним появлением и отсутствием интереса к имеющимся. Так, единственное в русской консервативной мысли развернутое рассмотрение сущности монархической власти – «Монархическая государственность» Л. Тихомирова – остается на периферии внимания самих правых (попытку популяризации предпринял прот. И. Восторгов, написавший по ее материалам «Монархический катехизис», но и здесь говорить об успехе затруднительно), исследование проф. П. Е. Казанского «Власть всероссийского императора» вышло лишь в 1913 г. и осталось единственным юридико-догматическим описанием данного предмета. В 1890-х идеологическое «вырождение» русских консерваторов, по сравнению с расцветом 1860–1880-х гг., вытекало из логики ситуации. Если ранее они выступали в качестве оппонентов власти (как «либеральной» или «неопределившейся»), а затем, в обстановке кризиса и поиска новых идейных оснований в первой половине 1880-х правительство стремилось опереться на них (испытывая потребность в общественной поддержке и используя «поправение» значительной части общества после кризиса конца 1870-х – начала 1880-х гг.), то в 1890-е оно становится консервативным. Отсюда следует, что консервативный идеолог претендует быть советником власти – она основной адресат, но адресат, не заинтересованный в подобной продукции, поскольку de facto предполагает критику существующего порядка вещей и одновременно «не истинный» (или «ошибочный») характер правительственного «консервативного» курса. Единственным легитимным идеологом здесь может выступать только сама государственная власть – консервативный публицист, выступая ее интерпретатором, тем самым оказывается избыточным и опасным. Отмечаемое Репниковым общее ощущение разочарованности к концу 1880-х годов в среде консерваторов сопровождается фантазиями на тему тайной консервативной организации. К. Н. Леонтьев в полушутку говорит об образовании «иезуитского ордена», неизвестного самой власти, поскольку «правительственная поддержка скорее вредна, чем полезна, тем более, что власть – как государственная, так и церковная – не дает свободы действия и навязывает казенные рамки, которые сами по себе стесняют всякое личное соображение» (см. с. 135).

Консервативная мысль в этих условиях теряет своего адресата – со стороны власти востребована «охранительная» позиция, консерватизм тождественен поддержке существующего строя (и тех реформ, которые проводит власть, в первую очередь направленных на поощрение промышленного развития и финансового сектора), тогда как традиционная консервативная социальная база, «поместное» дворянство, оказывается сужающимся основанием и, что важнее, быстро меняющимся в рамках новых условий, достаточно эффективно приспосабливаясь к ним. Аграрные хозяева, выторговывая себе у власти наилучшие условия, стремятся опираться на традиционные образы помещичьего хозяйства, дворянских обществ, действительно сильно отличаясь от них, вполне вписавшись в новую сельскую экономику[547]. Для противостояния власти или сколько-нибудь автономной позиции у консерваторов в 1890-е отсутствует значимый ресурс. Ряд консервативных мыслителей фактически занимает либеральные позиции (например, С. Ф. Шарапов – значимая фигура в складывающейся новой земской протополитической среде, в том числе за счет изменения законодательства о земствах, сделавшего их значительно более «дворянскими» и способствуя формированию земской оппозиции правительству, в частности, в стремлении изменить экономическую политику в благоприятную для аграриев сторону).

Насущна становится выработка удовлетворительного объяснения – каким образом деятельность консервативной по всему своему идеологическому антуражу власти принципиально отдаляется от консервативных ожиданий. Универсальным объяснением, в котором сходятся разные представители консервативной мысли, оказывается «бюрократия». Она образует «средостение» между «народом» и «самодержцем» и тем самым извращает сущность самодержавной власти, отнимая ее у монарха (теперь являющегося заложником бюрократии) и присваивая себе – становясь абсолютным анонимным правителем (с. 183–186). Дальнейший ход рассуждений выявляет глубинное напряжение консервативной мысли этого типа: