Русские беседы: лица и ситуации

Возможность обретения новой социальной опоры монархией занимала Л. А. Тихомирова, искавшего вариант для самодержца выступить в качестве воплощения социальной справедливости – выражения социального мира, двинувшись по пути «германского социализма», когда государственная власть берет на себя функцию регулирования трудовых конфликтов, инициирует социальное законодательство (в ходе поисков Тихомиров активно взаимодействовал с начальником в 1896–1902 гг. Московского охранного отделения, а с 1902 по 1903 – главой Особого отдела Департамента полиции С. В. Зубатовым – см. с. 366–374). Однако в ситуации 1905 г. речь шла уже не о долговременной стратегии, а о быстрой мобилизации сторонников существующей власти[549] – возникающие правые партии и объединения поддерживают монарха и противостоят правительству, претендуя (и соперничая между собой) на то, чтобы стать опорой власти и тем самым потеснить существующие группы. Послереволюционная ситуация разочаровывает, пусть и в разной степени, все эти группы – монарх поддерживает их, но в ограниченных пределах, они полезны в том плане, что одновременно противодействуют либеральным и радикальным партиям, и государственному аппарату, сохраняя личную власть монарха. Но и избыточное усилие их опасно для существующей системы власти, так как опора на массовое движение ведет к цезаристскому правлению.

1905 год кардинально разделяет консерваторов – для одних новая ситуация в корне неприемлема, поскольку речь идет об отмене октябрьского манифеста, основных законов 1906 г. и возвращении к самодержавному правлению, другие принимают необратимость перемен и довольно быстро начинают воспринимать думскую монархию не только как «неизбежное зло», а как новые позитивные условия своей деятельности. В этот период появляются новые группы, которых именуют «консерваторами», но которые, как отмечает Репников, точнее называть «правыми», ведь именно правые выстраивают в обсуждениях тот или иной вариант диктатуры[550] – политической фигуры, посредствующей между народом и монархом, в отличие от последнего получающей легитимность не от Бога, а в режиме аккламации. Одновременно она выводит монарха из-под риска обратиться в одного из участников ежедневной политики, а не в того, кто стоит «над схваткой», и тем самым способен определять правила политической игры и сохраняет (именно в силу выведенности из политической повседневности) возможность чрезвычайного политического вмешательства.

Монарх, в чрезвычайной ситуации использующий опору на монархические движения, не обращает эту опору в регулярную – в таком случае он оказался бы во власти этих движений, предпочитая им рациональные, бюрократические формы управления и пользуясь правыми движениями как ресурсом применительно к государственному аппарату. В этом отношении надежды правых на власть беспочвенны, они не только не нужны монарху, но и опасны. Если в кризисной ситуации монарх способен допустить правление, близкое к диктатуре (в лице Столыпина, отклонив планы наделения чрезвычайной властью великого князя Николая Николаевича как человека, обладавшего достаточным весом, чтобы быстро стать вполне автономным центром власти), то по мере стабилизации положения готовность допускать наличие подобной фигуры и соответствующую переконфигурацию власти резко сокращается. Иначе говоря, вопреки надеждам многих правых, учреждение диктатуры не только не происходит, но и приближенное к ней положение, которое возникло в 1906–1909 гг., постепенно ликвидируется ценой возрастающей политизации монарха.

Репников отмечает: «…элита и массы к 1917 году разочаруют слишком многих консерваторов» (с. 183). Это примечательное суждение, демонстрирующее положение русского консерватизма: отсутствие какой-либо автономной социальной опоры, связка с существующей властью (при осознании ее глубокого кризиса). Закономерным следствием стал переход многих правых на позиции «прогрессивного блока», в неопределенное, но сначала потенциально, а затем и открыто оппозиционное императорской власти политическое большинство: «Разочарование во власти и ее возможности усовершенствовать существующую систему, так же как и скептическое отношение к обществу, стали общим местом в рассуждениях многих консервативных мыслителей начала века» (с. 183). В итоге правые и консервативные партии и объединения к Февральской революции 1917 г. полностью исчезли.