Русские беседы: лица и ситуации

О ситуации 1905 г. и своем понимании происходящего Шульгин рассуждал так: «В ту пору еще не было ясно, что самая эта организация одряхлела, устала, требует какой-то существенной модификации. Казалось, что все еще прекрасно и во всяком случае может действовать. Никому в голову не приходило, что пора чистый монархизм менять на “фашизм”, т. е. рядом с монархом поставить “вождя”, который восполнял бы “случайности рождения” (выражение Ключевского)»[564].

Одним из постоянных оппонентов для Шульгина было украинское национальное движение – во всех его видах и ипостасях, выступая одновременно и семейным спором, поскольку, напомним, одним из ярких и известных эмигрантских украинских публицистов и общественных деятелей был Александр Шульгин, министр иностранных дел петлюровской Директории. На взгляд дяди, «украинство» было отречением от «русскости» – понятия, качественно далекого от «московщины», поскольку сама Российская империя мыслилась им как реализация соединения Северной и Южной Руси:

«[…] поэтому недаром Петр Великий, коему предстояло использовать великое дело своего отца (направлявшего “Московию” с пути местномосковского на путь обще-русский), недаром Петр Великий стремился найти новое гнездо для удвоившегося в своих возможностях народа. Москва для этого дела была тесна и провинциальна; она не могла импонировать русскости южной; ибо эта последняя традиционна, от времен Владимира и Ярослава, протягивала щупальцы на Запад и тянула в себя завоевания культуры общечеловеческой. Из воссоединения двух братских племен, одинаково русских, но несколько разошедшихся в течение веков различной политической жизни, непременно должно родиться “нечто третье”, что не было бы ни древний Киев, находившийся в состоянии упадка, но хранивший варяжские традиции русского западничества; ни Москва, набравшаяся силы, но носившая на глазах повязку из чисто московских, “сепаратистических” от остального мира предрассудков; это третье гениальным вожаком обоих русскостей, северной и южной, было найдено; и нарекли ему имя… Санкт-Петербург.

Петербург, утвержденный на болоте Петром, что значит Камень, получил гранитное основание; при помощи прозревших “москвичей” и наследственно зрячих “киевлян” он стал тем котлом, где великолепно, можно сказать “блистательно”, варилась каша из двух воссоединившихся племен русского народа»[565].

«Россия» для Шульгина выступала как союз Северной и Южной Руси, в результате их взаимодействия оказавшейся способной стать мировой державой – и борьба с украинским сепаратизмом оказывалась, в первую очередь, проповедью против разъединения, которое принесет вред всем сторонам: «Малороссия», нуждающаяся в автономии, «Великое Княжество Южнорусское», с областями Киевской, Харьковской и Одесской (стр. 239) – это все рассуждения о возможностях перестройки «России», нахождения новых форм государственного существования, но в рамках усилий, нацеленных на строительство, досоздание русской нации[566]. Полемизируя с украинскими публицистами уже в конце 1930-х, Шульгин слаб в исторической аргументации (как не особенно сильна и противная сторона), но в полемике с племянником выходит на принципиальный уровень, цитируя слова последнего: «[…] одну вещь надо хорошо запомнить: Украина желает быть независимой, и в этом основном вопросе она не уступит никогда никому» – и отвечая: