Русские беседы: соперник «Большой русской нации»

Центрами формирования протонациональной повестки стали земли бывшего Гетманата и Слободской Украины – при существенном отличии в ориентации, поскольку кружкщ существовавшие в Гетманате, были обращены преимущественно на традиции казацкой старшины (существенным ударом для которых стала ликвидация казачества после Наполеоновских войн и отказ от планов восстановления казачества в Гетманате, заявленных после начала Польского восстания 1830 г.). Так, из этих кругов вышел текст «Истории русов», оказавшийся одним из главных текстов украинского национализма, однако сама «История» была порождена взглядами, качественно от него отличными: ее автором/авторами были представители мнений и убеждений стародубской казацкой старшины (см.: Plokhyj 2012) – той группы, которая тяжело переживала утрату прежних привилегий, отмену Гетманата и постепенную ликвидацию казацких полков. Они были лояльны империи – и стремились к сохранению (а на тот момент уже скорее к восстановлению) своего прежнего, особого положения: привилегий и одновременного включения в имперскую элиту. Отсюда специфическая двойственность текста: представление Богдана Хмельницкого идеальным героем и создание «гдячского» мифа, когда договор, подписанный в 1658 г. преемником Хмельницкого с Польшей (фактически аннулировавший соглашение, достигнутое после Переяславской), оценивается как достижение «идеального» состояния (в том числе за счет прямого искажения условий соглашения, достигнутого в Гдяче), или другой пример – осуждаемый авторскими ремарками в тексте, Мазепа через вкладываемую в его уста речь обрисовывается явно положительно – именно в случае с Мазепой текст как бы «двоится», достигая вновь единства в образе гетмана Полуботки. Последний сюжет лучше всего выражает позицию создателя/создателей «Истории»: Полуботок, защитник прав Гетманата, везущий петицию с протестом против ликвидации поста гетмана и заведенной Малороссийской коллегии, куда были посажены одни «москали», героически защищает права своей «нации» против деспотизма, оказываясь правым перед судом истории в своем столкновении с Петром, которого текст вынуждает незадолго до смерти Полуботка признать его моральное торжество – здесь автор говорит уже языком романтического национализма, только «нация», о которой идет речь, – это двоящийся феномен: «нация» в смысле политического представительства («козацкая нация», куда не входят те же крестьяне) – и «нация», расширившаяся до всего «народа». Текст, отстаивающий старшинские привилегии и права Гетманата, апеллирующий именно к правам в качестве «русских» и входящих в общее имперское целое, обладающих привилегиями именно в качестве таковых (и отстаивающих их от того, что оценивают как нарушение, используя язык нарушения прав, порушенной справедливости), одновременно использует систему новых понятий и символов, уже связанных с модерным национализмом. Эта особенность и обеспечит тексту уникально долгую идеологическую жизнь, позволяя прочитывать его как пафосное изложение истории «украинского народа/ нации», отождествляя «украинскую нацию» с «козаками», от лица которых как политико-правовой общности повествует «История».

В Слободской Украине центром формирования протонационального движения станет Харьковский университет, где начнут складываться первые группы, переносящие на местную почву мотивы романтического национализма (как через непосредственное воздействие немецких интеллектуальных течений, так и через связи с московскими и петербургскими кружками – важной фигурой здесь будет Срезневский, с его увлечением фольклором и стремлением – даже путем фальсификаций – выработать достаточный ресурс «местных преданий», сопоставимый с иностранными).