Русские беседы: уходящая натура

Но если роль везения трудно умалить в делах Гершензона, то более чем уместно вспомнить знаменитую реплику Суворова: «Везение да везение. Мой бог, да когда-нибудь надобно и умение» – Гершензон не только неутомимо разыскивал все новые архивные богатства, неоцененные или недоступные предшественникам, но и обладал поистине великим даром возвращать найденное к жизни, делать подробности прошлого не только интересными своим современникам, но и открывать в них глубокий, несиюминутный смысл. Последнее нередко входило в конфликт с тем, что сами современники считали нужным «здесь и сейчас», так, П.Е. Щёголев, в то время редактор «Былого», писал Гершензону 25.III.1906 по поводу статьи последнего о Чаадаеве: «в настоящий […] момент кажется неудобным подчеркивать, что есть нечто высшее, чем временное, политическое» (стр. 403) – и он же затем искал сочувствия у Гершензона, делясь с последним после выхода «Вех», что многое из им ранее написанного не соответствовало его собственному понимаю, сказано вопреки себе. Вряд ли таким признанием можно было снискать расположение Гершензона, тот был человеком увлекающимся, страстным, но всегда – насколько это вообще в силах человека – искренним в своих словах и поступках. Он умел показать сложность другого, потому что видел ее во всяком, к которому обращал свой взгляд и потому, ссорясь и мирясь, неизменно признавал, что разводящее с другим или даже неприемлемое в нем соседствует с тем, что заслуживает почтения или любви: он сумел показать в людях недавнего прошлого – в декабристах, Герцене и Огареве, славянофилах – их многоплановость; политические бойцы, герои или злодеи, представали не только и даже не столько представителями тех или иных политических позиций, а людьми мыслящими и чувствующими, сложно устроенными и работающими над собой. Пожалуй, большинство персонажей, целенаправленно привлекавших внимание Гершензона, объединяется именно последней чертой – «работой над собой», выстроенностью – с высшим ее результатом, новой, подлинной естественностью.

Большая часть изданных в этом томе трудами Е.Ю. Литвин писем посвящены «житейской суете» – бесконечным заботам о редактурах и корректурах, просьбами написать статью или попытками пристроить ее в журнал, планами и подсчетами во сколько выйдет издать книгу и сколько она может принести, и не согласится ли тот или иной издатель взять ее, не посодействует ли в этом Михаил Осипович или не окажет ли помощи в этом деле его корреспондент. Все это мелочи жизни историка и «литератора» в старинном смысле слова, человека, причастного литературе, но из этих мелочей составляется огромная и по своему объему, и по своей исторической значимости работа Гершензона, точнее, только одна ее часть, относящаяся собственно к историческим трудам, введению в культурный смысл русской жизни и русской мысли XIX столетия.

15. Издатели

Вольф. Русский европейский издатель

В 2015 году, то ли 15, то ли 26 ноября (данные источников разнятся), исполнилось 190 лет со дня рождения Маврикия Осиповича Вольфа (1825–1883). Впрочем, в первые десятилетия жизни его звали иначе – Болеславом Маурицием, родился он в Варшаве, в известной еврейской семье[60]. Дед его, Август Фердинанд, был сыном главного врача штаба Войска Польского при Августе III – и пошел по врачебной линии, с годами сделавшись сначала лейб-медиком австрийского императора Иосифа II, а затем профессором медицинского факультета Варшавского университета, врачами были и оба его сына – Мауриций и Юзеф, отец Маврикия Осиповича. Врачами стали и два старших сына Юзефа – Максимилиан и Михаил. А вот двое других – Эдвард и будущий Маврикий (а пока – Болеслав) выбрали иные карьеры. Первый стал композитором, профессором Парижской консерватории, хорошо знал и дружил с Шопеном, а второй с самого детства был влюблен в книги особым образом – не только как в «источник знания», но и материально: в переплет, подбор шрифтов, в выбор бумаги, но и не любовью библиофила – можно сказать, что он если не родился, то вырос издателем: «Моя мечта еще в детстве была распространить как можно больше книг, покрыть страну огромною массою книг, которые покрыли бы мое имя славою благодетеля человечества… Эти детские фантазии приняли затем другую, более реальную форму: благодетелем я не стал, а только книгопродавцем и издателем, но, я думаю, и в этой скромной роли я принес свою пользу…» (Либрович, 1916: 446, из разговора с П.П. Семеновым).

Проработавший много лет под его началом С.Ф. Либрович вспоминал беседу Вольфа с Семеновым-Тян-Шанским, бывшую в последние годы жизни издателя. Семенов спрашивал о причинах удачи Вольфа – единственного на тот момент из крупных российских издателей, сумевшего прочно поставить свое дело (и, заметим предвосхищая, передать его наследникам, так что фирма Вольфа благополучно просуществовала до самой революции):