Русские и государство

– Сейчас нет такого ощущения – просто есть война на Донбассе, и тема Крыма ни для Киева, ни для западных столиц не находится в оперативной повестке дня.

– То есть это просто не в приоритете?

– Да, не в приоритете. Соответственно, если представить себе, что проблему Донбасса они так или иначе для себя решат, то вполне вероятно, что в приоритете может оказаться ситуация с Крымом. Это, разумеется, не прямое военное нападение, но стратегия информационных – а в том числе, может быть, и силовых – провокаций, которая будет призвана поддерживать постоянный фон напряжения вокруг крымской тематики.

Поэтому есть риск того, что вопрос с Крымом не будет на международном уровне закрыт до тех пор, пока не будет закрыт вопрос с киевским режимом, пока не произойдет пересборка или частичный демонтаж самой Украины как государства. В принципе, исторически этот шанс еще, наверное, не упущен.

– Но Россия как целостное национальное государство все-таки заинтересована в стабильности своих границ, и будет прикладывать все усилия к тому, чтобы этот конфликт как можно скорее исчерпался.

– В принципе, да. Стабильность границ – это хорошо. Но сегодня на этом направлении ее нет. И эта проблема не решится сама собой. Соответственно, чтобы новая стабильность границ возникла и была приемлемой для нас, нужно иметь свой сценарий для территории Украины, выходящий за рамки пожеланий о том, чтобы с той стороны границы все снова стало как раньше, только без Крыма. Ставка на статус-кво в сегодняшних условиях уже не сработает.

Вместо заключения Не пора ли снять кандалы?

В декабре 2014 года, на волне резкой девальвации рубля, президент подчеркнул, что происходящее в экономике – «это не расплата за Крым… это плата за наше естественное желание самосохраниться как нация, как цивилизация, как государство». В логике его рассуждений – это цена реального суверенитета. Все верно: суверенитет действительно имеет свою цену, и очень немалую – свобода обходится государствам не дешевле, чем людям. Но в данном случае точнее было бы сказать иначе: мы платим не цену суверенитета, а цену его отсутствия. Прежде всего – в финансово-экономической сфере, но не только. Нехватка технологического суверенитета скажется чуть позже и не менее болезненно.

В этом смысле нет ничего нелепее сравнения наших сегодняшних отношений с Западом с холодной войной второй половины ХХ века. Тогда под красным знаменем ходило полмира, и мы бодались со Штатами за условный Гондурас, ведя позиционную и подчас взаимовежливую борьбу. Даже со скидкой на уменьшившийся масштаб нашей «сферы интересов» (весь мир – тогда, постсоветское пространство – сейчас), нынешнее положение дел очень мало напоминает прежнее соперничество сверхдержав. Скорее это отношения глобальной империи с непокорной провинцией.

Конечно, «глобальная империя» – это метафора. От классической империи она отличается очень многим, и прежде всего – запрограммированным дефицитом ответственности в зонах влияния и контроля. Власть и ответственность расходятся все дальше – это одна из принципиальных черт «прекрасного нового мира». Но это метафора вполне осязаемая, проецируемая сразу на нескольких уровнях реальности. Присмотримся к некоторым из них.

«Демократия» как глобальная инквизиция

В 2008 году вышла статья американского «неокона» Роберта Кейгана под названием «Конец конца истории»[138]. Она, конечно, куда менее знаменита, чем статья Фрэнсиса Фукуямы, к которой отсылает заголовок[139], но не менее знаменательна – как вклад в идеологию нового мирового порядка. Кейган с тревогой указывает на новых оппонентов американоцентричного мира в лице самоуверенных автократий (наиболее заметными из которых являются Китай и Россия – собственно, их усиление и служит для автора признаком того, что Фукуяма со своим «концом истории» поторопился) и, задаваясь вопросом, что же отличает их от демократических стран, обнаруживает действительно ключевой критерий. Это отрицание права на вмешательство. В его логике, необходимым и достаточным критерием принадлежности к «демократическому миру» является признание глобального «права на вмешательство». Если вдуматься, это не просто экспертное мнение, а довольно емкое описание американской концепции легитимности в международных делах: вы признаете право «международного сообщества» на вмешательство, «международное сообщество» в ответ признает вас демократией.