Русские и пруссаки. История Семилетней войны

В Петербурге поражались неточностям и несуразностям донесения, которое Тотлебен послал прямо командующему, даже не подумав передать его через Чернышева. В Вене всех возмущали нападки на австрийских генералов. Такова была первая часть «дела Тотлебена». Конференция прислала ему от имени императрицы обвинение по пяти пунктам: 1 — неправильный способ подачи рапорта, что является тяжелейшим дисциплинарным проступком; 2 — дерзость, с которой он присвоил себе и экспедиционному корпусу всю славу и честь сего предприятия, обвиняя при этом главную армию не только в неоказании ему помощи, но даже и в чинимых помехах; 3 — его обвинения против вышестоящего начальника графа Чернышева; 4 — его жалобы на австрийскую армию, которые способствовали замалчиванию оказанных сей последней услуг и создавали в Европе впечатление о недоразумениях между союзниками и взаимной холодности императорских дворов; 5 — его «хитрое и прямой искренности весьма противное охуление» русской артиллерии.

Это обвинение было подписано всеми членами Конференции: князем Никитой Трубецким, канцлером Воронцовым, Александром Шуваловым, Иваном Неплюевым и князем Яковом Шаховским[314]. Тотлебен отказался давать требовавшиеся от него объяснения касательно обвинений в его рапорте против австрийских генералов и даже против графа Чернышева. Он поднял страшный вопль, угрожая «раскрыть более полные подробности, разоблачить многих персон и уведомить Ее Императорское Величество о тех причинах, кои препятствовали успехам и славе ее оружия».

Мы уже указывали на ту странную похвалу, которую Тотлебен заслужил в лагере Фридриха II: «Командир казаков держал в узде Чернышева и Ласи». Подозревали, что его снисходительность к прусской столице не осталась без вознаграждения. Отношения Тотлебена с «купцом-патриотом» Готцковским, завязавшиеся еще до взятия Берлина, продолжались и впоследствии, а это уже могло показаться подозрительным.

Все его начальники имели к нему претензии. Он настолько злоупотреблял доверием к себе, которое сумел внушить в 1759 г. Салтыкову, что даже не подчинялся приказам Фермора во время померанской кампании 1760 г., и Фермор был вынужден лишить его командования легкими войсками, хотя впоследствии Конференция и возвратила Тотлебена на прежнее место. Чернышев жаловался на него еще в силезскую кампанию 1761 г. и во время берлинской операции. Именно в войсках Тотлебена офицеры, обменявшись паролями, ходили на неприятельские квартиры и устраивали пирушки с пруссаками. Фельдмаршал Бутурлин при своем вступлении в должность сначала благосклонно принял тюрингского авантюриста, но вскоре оказался перед необходимостью дать ему самостоятельность, как в партизанской войне, которая, впрочем, не приносила существенных результатов, так и в интригах, уже вызывавших подозрения. Получив столь тяжкие обвинения Конференции по поводу его сношений с Берлином, Тотлебен явился в главную квартиру Бутурлина и подал рапорт об отставке, ссылаясь на плохое здоровье и желание провести остаток дней «в одиночестве и покое». Фельдмаршал просил Конференцию не соглашаться на отставку, но приводил в пользу этого чрезвычайно странные аргументы:

«… еще более опасаясь, чтоб он (Тотлебен), получа сей указ с гневом Вашего Императорского Величества, не меньше ж и побеленное ему испрошение прощения у генерал-поручика графа Чернышева, не токмо по своей горячности и безрассудности команду с себя при толь нужном времени не сложил, но еще при том, паче чаяния, какого вредного поступка с вверенным ему корпусом не учинил и тем, по посланным ему от меня секретным ордером с примечаниями, наипаче же о поиску над неприятелем и о расположении всего его корпуса — все подробности оные тогда в пользу неприятеля не обратил»[315].

Было бы трудно сказать с большей ясностью о том, что Тотлебен способен на все, даже на умышленно предательскую и катастрофическую авантюру, вплоть до передачи Фридриху II наисекретнейших штабных документов. И тем не менее именно такого человека и по тем же самым причинам оставляют в столь важной командной должности. Более того, из-за него пожертвовали Чернышевым, который так и не смог добиться извинений и который «из ревности к службе Ее Императорского Величества» удовлетворился одним только выражением сожалений.