Русские, или Из дворян в интеллигенты

И снова, снова (уже из набросков к «Дневнику писателя»): «Прекрасное в идеале непостижимо по чрезвычайной силе и глубине запроса… Идеал дал Христос. Литература красоты одна лишь спасет». Красота — как идеал, данный Христом. Литература — как то, что озарено именно этим идеалом, который способен спасти целый мир. Спасет ли? Но как раз на это ответа у Достоевского нет. Только надежда.

Сердца людей как поле для противоборства Бога и дьявола, недостижимого идеала и реально существующего зла; сердца, мучительно раздираемые этими антагонистами, — вот, в художественном итоге, главное содержание «Карамазовы» При всей идеологичности первоначального плана. Как и в «Подростке», где поначалу так много «политики», начинают — и уж не перестают — верховодить разного рода интриги, ревность, шантаж, благородство, низость. «Чистый Диккенс?» (а то и — «чистый Гюго?») — можно было б сказать, если бы «экзистенциальный» Версилов, кому его собственные побуждения и поступки «неведомы», если бы не Аркадий, совсем не по-диккенсовски перегруженный комплексами.

…Среди «партизанских рассказов» Михаила Зощенко есть такой: немец-оккупант исповедуется перед русской учительницей, которую война застала в Витебске. Дескать, вы, русские, оказались совсем не такими, каких вас представила миру ваша классическая литература.

«— Вот я вас спрашиваю — какой русский писатель наиболее полно изобразил национальный русский характер? Достоевский, да?

— О нет, — сказала учительница. — Достоевский великий знаток человеческой души, но души несомненно нездоровой, искаженной страданием. Достоевский изобразил больной, неполноценный мир. Этот мир не характеризует русского человека, в сущности очень здорового и лишенного такого болезненного восприятия жизни, какое имел наш гениальный писатель».

И т. д. — вплоть до финала рассказа, как легко догадаться, заканчивающегося таким образом:

«….Самое главное, — внушает оккупанту учительница-резонерша, — на арену жизни вышли новые люди…Я говорю о тех людях, которые вступили в жизнь после Великой Октябрьской социалистической революции. Революция формировала характер, свойства, особенности этих людей. Без учета этого нельзя полностью понять, что такое русский национальный характер».

Что говорить, рассказ далеко, далеко не из лучших у Зощенко, попросту из наихудших, написанный им после сталинско-ждановского погрома — в напрасной надежде вернуться «в ряды» и оттого с особым старанием быть, как все. (Правда, замечу: и в этой чудовищной ситуации бедный Михаил Михайлович по крайней мере бережно уважителен к художественному гению «болезненного» классика, что было по-своему смело в пору, когда тот был выброшен из школьной программы и заклеймен позорными кличками, включая «фашист».) Тем любопытней, что Зощенко даже более прав, чем полагал сам, прав правотой куда более серьезной, чем рассуждения о переменах, произведенных советской мастью — а она их произвела-таки — в нравах народа Ибо ни-I какого национального характера Достоевский не воплотил — впрочем, как и иные из его великих собратьев.

Именно потому, что — великие.

Поясню.

Аксиома: литература… Хорошо, расширим рамки — искусство есть лучшее (ежели не единственное), что Россия дала миру. Но мало того. Она, литература, и есть Россия, то бишь и внутрироссийское, и мировое представление о ней. О нас.

Да. Не испугаюсь повторить за персонажем «Бесов», идиотом Лебядкиным (ох, уж не прикрылся ли на сей раз нелепой капитанской фигурой сам Достоевский? Но нет, все же вряд ли): «Россия есть игра ума, не более». И — именно в этом смысле — сказать о некоем самообмане, повторяя уже за Пушкиным, «нас возвышающем». При российских просторах — чай не Франция с Англией, — при разноречивости типов поведения и сознания — на основании чего беремся судить все о том же едином национальном характере? Конечно, на основании отечественной литературы, почитая себя нацией Карамазовых — Каратаевых, Обломовых — Расуплюевых, европейца Чацкого и сидня Левши.

Персонажей выдуманных!.

(Как, в скобках сказать, неизбежно мифологизированы и персонажи истории — Петр Великий, Иван Грозный и т. д. и т. п., включая уже и Ленина со Сталиным.)

Литература — наша национальная крепежная сила (или — была таковой. Неужто неизбежен безнадежный перфект?) Наш образ, с которым мы сверяем (сверяли?) себя, повторю во многом придуманный, но по крайности возвышающий (возвышавший?). Чего не надо стыдиться, чем надобно дорожить — ведь возвышает! — но что следует сознавать.