Русские истории

Анапское солнце печёт и не располагает
ни к рифме, ни к мысли глубокой, особенно если
два раза на дню, как на службу исправный чиновник,
на пляж пробираешься мимо торговых палаток,
где справа и слева соседствует крем для загара
с таким же на вид, но уже для леченья ожогов;
купальники всяких калибров – с махрой полотенец,
откуда зазывно глядят неодетые девы;
акулы, дельфины, иная надутая живность —
с трусами, халатами и остальной дребеденью,
что раньше назвали бы колониальным товаром,
доставленным по морю, в бурю
и лично для нас контрабандой…

А в ноздри плывёт-затекает летучая дымка:

призыв шашлыка, исходящего соком на углях,
шурпы, шаурмы, хачапури, лаваша и плова.
И – голос разносчика, точно напев муэдзина:
– Горячая молодая кукуруза, медовая пахлава,
сладкая чурчхела, вафельные трубочки, свежая пицца,
домашнее вино, вареные раки, холодное пиво…

На месте турецкой мечети давно православная церковь,

а нечто восточное слышится в этом напеве —
наверно, и в том виновато анапское солнце,
на коем блестят серебром самолётные тушки,
как будто хамса и селёдка на рыбном базаре,
иль россыпь мальков, на рассвете снующих у пляжа,
иль свежая плоть северян, что спустились по трапу
и воздух солёный вдохнули прохладною грудью,
и тотчас попали, как выпали, в цепкие руки
настырных анапских извозчиков и квартирьеров.
А встречным потоком метнуло косяк меднокожий,
гремящий в карманах последней заначенной медью,
не брошенной в море, поскольку ещё до аванса
семейству полмесяца надо на что-то кормиться…

II

Анапское солнце печёт и не располагает
к телесной любви, ибо тела на пляже навалом,
и тонкая ткань не скрывает ничьих достояний,
тем паче иные и сами не слишком таятся,
стараясь открыться лучам и рассеянным взглядам
(открытий великих при этом еще не случалось).
И ежели дева бесстыдно раскинется топлесс,
являя округе свои равнодушные формы, —
округу бесстыдство такое заденет едва ли:
анапское солнце печёт и не располагает…

Но после заката, омыты короткой прохладой,

людские тела – точно солнцем налитые кубки,
что переливают друг в друга горячую влагу,
вобравшую море и ветер, и зелень магнолий,
настоянный запах самшита, сосны и полыни,
упругую плоть абрикоса, черешни и сливы
и радостный ливень тяжёлого свежего мёда,
и пряное млеко из вымени матки пчелиной,
и сок огуречный, и кровь помидора и вишни,
и первые сладкие слёзы лозы виноградной —
но тихо и бережно, чтоб, не дай Бог, не проснулись
усталые дети, что спят на соседних кроватях,
наполнены теми же соками солнца и почвы.

III