Русские хроники 10 века

Как можно возлюбить людей, погрязших в мерзости? Твёрдо помнил епископ слова Иисусовы: «И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берёт креста своего и не следует за мной, тот не достоин Меня». Константинополь – оплот правой греческой веры – представлялся отцу Иакинфу огромным сосудом мерзости. Смысл жизни видел в покаянии, в постоянном, непрекращающемся искуплении первородного греха. Человек есть человек. Дух Иакинфа пребывал с Богом, а тело, при воспоминаниях о срамных ночах, вожделело. Днём отец Иакинф не мог без отвращения думать о том, что происходит между мужчинами и женщинами. Ночью же плоть оказывалась предоставленной самой себе, и, проснувшись, поутру отец Иакинф плевался, вспоминая ночные утехи в сладостных сновидениях. Потому епископ ненавидел собственную плоть и накладывал на неё всевозможные тяготы. С молодых лет повёл отец Иакинф суровую и безжалостную борьбу с собственным телом и к зрелым годам преуспел в том. Женские прелести перестали горячить и волновать его кровь. К жизни отец Иакинф подходил с одним мерилом, жёстким, как Прокрустово ложе: всё, что не угодно Господу нашему, – скверна. Скверна же подлежит истреблению. Конечно, для уловления душ человеческих надобна немалая хитрость. Человеки – не глупые куры, сыпнул горсть зерна, и пойдут, куда угодно. Средства могут быть разными, но вести к одному итогу.

На Русь епископ пришёл с устоявшимися взглядами и правилами. Русичей, коих призвал себя обратить в истинную веру, считал дикими, необразованными. Дело заключалось не только в том, что те погрязли в мерзком идолопоклонстве. Русичи не почитали Власть и потому находились на одном уровне с дикими скифами. Почитание Власти должно быть в крови, ибо Власть есть порядок. Так мыслил ромей. Можно ненавидеть сборщика подати, нотария, комитов, префектов, даже самого басилевса. Басилиссу можно считать продажной блудницей, коей не место в божьей церкви, и лишь благодаря похоти басилевса ставшей божественной. Но все вместе эти люди – Власть, установленная Богом. Подданным надлежит не просто повиноваться власти, но почитать её как божье установление. Как служение Богу требует особых, строгих обрядов, так и почитание Власти должно выражаться в специальных церемониях. У русичей такого не принято. В самом Киеве при проезде великого князя по улице подданные и не думают пасть в ноги, скинуть шапки.

Человек, не почитающий Власть, – глупое животное. Хватит ли жизни его для исполнения задуманного?

Два лета тому пришла из Киева благая весть. Окрестил киевский поп Владимира. И вот уже два лета всякими хитростями великий князь склонял к новой вере боярство, дружину и старцев градских, киевских. Но слишком медленно продвигалось дело. И в размышлениях своих Иакинф подумывал, что не только слово да молитва потребны для обращения язычников, но и меч. В Новом Завете о том прямо сказано. Удержать крещёных от бесовских плясок да игрищ – княжья воля потребна. Сколько новгородское священство ни билось, всё без толку. Князя, князя-христианина в Новгород надобно. Князя с верной дружиной. Новгородская верхушка вместе с тысяцким верховному волхву Богомилу покорны. Богомил же – главный противник священства в Христовой вере.

2

Трое холостых парней, среди них и Ставр, по-прежнему жили в истобке. Добрыга ворчал: новая изба стоит, а они в тесноте ютятся, сколько дров зря расходуется. Добриша посмеивалась:

– Сам-то почто в старой избе живёшь?

Добрыга находил ответ:

– Я новую избу для молодых ставил. А в этой родился, в ней же и помру. Мне здесь привычней. А истобку разберу на дрова осенью, коли не перейдут. Чего нашли в той истобке – не повернуться, зимой топи, не топи, тепло, пока печь топится.

Истобка и правда в сильные морозы промерзала так, что поутру углы инеем покрывались. А вот привыкли, столько про новую избу говорили, а теперь расстаться не могут – привыкли.

Беляй долго лежал без сна, ворочался. Не вынес тягучих дум, встал, зачерпнул берестяным ковшиком воды из деревянной бадьи, долго пил студёную влагу. Ставр пробудился, спросил:

– Ты чего? Ай вставать пора?

Рудый, мастеривший что-то в корчинице после ужина за полночь, спал беспробудно.

Беляй буркнул:

– Спи, рано ещё.

Утерев рот, повалился на полати, закутался в сукмяницу, истобка к утру выстыла изрядно. Поворочавшись, накрылся овчиной и, пригревшись, наконец уснул.

Думы не оставили в покое и днём. Неунывающий Рудый, когда сидели, передыхая, на лавке, испив квасу из берестяного черпака, ткнул локтем в бок.

– Чего кручинишься, паря? Ай женитьбе не рад? Смутил девку, а теперь взад пятки?

Беляй поморщился, промолчал.

Вечером, после ужина, когда женщины сели за стол, а мужики рядком расположились на конике, спросил у Добрыги: