Русские хроники 10 века

Разъяснял, до мелочей разжёвывал отец сыну науку варки, а поставит к дманице – без подсказки никак не получается. Не упредишь, то не доварит, то свиное железо из дманицы вынет, только и годится рыбакам на грузила. С закалкой то же самое, поковки крошатся, ломаются. А без уменья не ковач – подмастерье. О сварке и говорить нечего, от одного удара разваливалась. Сколько ни учил Добрыга Якуна, сколько ни приносил треб Сварогу, сколько ни молил бога надоумить сына, вдохнуть в него умельство, всё без толку.

– Ты, отец, мне самое заветное слово не сказал. Поведай, и я таким хытрецом, как ты, стану! – так отвечал сын на отцовскую досаду.

Рудый на три года младше, а давно понял: не в бормотании заговорных слов прячется умельство. Суть в ином, не в потаённых словах. Любовь надо к корчему делу иметь, хотение, беспокойство, из-за которого спать не можешь, и в корчиницу, к горну бежишь, как к любушке-зазнобушке. Тогда поймёшь, чем дманица дышит, о чём искры из раскалённого железа или оцели говорят, для чего непонятные слова произносят.

Как не радоваться, когда на твоих глазах, по твоей науке, твоими стараниями парень в ковача превращается. Что из Рудого не простой ковач получится, а хытрец, который и своего наставника в умельстве превзойдёт, понимал Добрыга и радовался тому. Но хоть и почитает парень сурового ковача за отца, как не всякий сын почитает, а всё же чужая кровь. Чаду своему Добрыга не мог передать умельства, и в том печаль его была. Всё же имел надежду: может, из младшего, десятилетнего Ставра, добрый корч выйдет.

Махал Якун ковадлом, управлялся с изымалом, топил дманицу, а как наступал зарев, подсыхало болото, отправлялся за рудой. Там, на болотах, дела у него на удивление ладились. Добрыга сам изумлялся. По запаху парень руду чует?

2

У горна, наковальни жарко. Работники поскидали рубахи, кожаные фартуки надели на лоснящиеся от пота тела. Дверь распахнута настежь, но червеньское солнце прокалило и высушило воздух, превратило землю в огромную корчиницу. Во дворе дремота, листья на черёмухах, берёзе, что растут у тына, не шелохнутся. Куры, гуси со своими выводками забились в тень. Горластый петух притих, не ищет ядрёных зёрнышек многочисленным мужатицам, сидит тут же, один глаз дремлет, другой зорко оглядывает двор. Собаки с высунутыми языками лениво лежат рядом с будками, куда не достигают солнечные лучи. Лишь голуби с важным видом расхаживают по двору. Бойкий сизарь вскочил на порог, повертел головой, поглядел на полуголых людей, отправился восвояси.

Рудый нет-нет да и метнёт короткий взгляд на дверь. Но не голуби притягивают его взгляд. На обед работников кликала Резунка. И хотя до обеда было далеко, юнота ждал вестницу. Он бы и на обед не ходил, только бы в дверном проёме беспрестанно появлялась задорная девчонка с острым, как резун-трава, язычком. Мимо пройти не может, не поддев, не кольнув парня. То спросит: «Ты почто, Рудичок, с утра рыжий, а к вечеру чернявый?», то объявит на всю избу: «Нам и жировиков жечь не надо, Рудого отмыть хорошенько, вот и светло!» Допекает, допекает, иной раз сам Добрыга не выдержит, прикрикнет на разошедшуюся дочь: «Да оставь ты парня в покое, не видишь, умаялся за день, еле ноги таскает». А мать лишь головой качает, знать, ведает то, о чём дочь сама ещё не догадывается. А Рудый бы день-деньской любовался смеющимся личиком да слушал прибаутки-задиры. Разве можно сердиться на Резунку? С ней и самый пасмурный день светел, без неё и солнце не в радость.

* * *

Якун и Рудый стояли наготове у горна, тут не зевай, Добрыга и кладивом огреть может. Дубок на особой наковальне нарубал зубилом насечки на топорах, готовил изделия к навариванию стальных лезвий.

Цвет железа менялся. Из тёмно-вишнёвого переходил в алый, затем алый словно бы расплавлялся и поковки сияли полдневным солнцем. От топора, оцелевой обоймы полетели белые искры. Добрыга рубяще выкрикнул:

– Давай!

И вот железное лезвие вставлено в стальную обойму, удерживаемое клещами, лежит на наковальне. Рудый с Якуном мощными ударами сваривают меж собой раскалённые железо и оцель. От горящих углей, раскалённого металла, производимой работы жара в корчинице невыносима, но работникам сие словно любо. Добрыга как ни в чём не бывало готовит следующий топор.