Русские князья в политической системе Джучиева Улуса (орды)

Выезд в Орду князя Даниила Романовича Галицкого отмечается 26 октября: «Изииде же на празник святаго Дмитрѣя»[1241]. Показательно, что великомученик Дмитрий занимал высокий пост проконсула при дворе императора-язычника Максимилиана Галерия. Не зная, что Дмитрий тайный христианин, император назначил его наместником в город Солунь, чтобы защищать вверенные ему земли от внешних врагов и очистить город и всю Фессалонику от христиан. Однако Дмитрий, прибыв на место службы, сам начал распространять христианство и искоренять язычество, за что принял мученическую смерть[1242]. Возможно, судьба Дмитрия Солунского находила переклички с поездкой князя Даниила ко двору Батыя — ему удалось избежать языческого обряда прохождения мимо костров и поклонения кусту, он получил ярлык на княжество: «поручена бысть земля его ему»[1243], взяв на себя обязательство править ею от имени языческого хана, однако сохранил православное благочестие и мог быть казнен за свою твердость как Михаил Черниговский в Орде и Дмитрий Солунский в Риме.

Дважды отмечен отъезд в степь великого князя Симеона Ивановича (Гордого) Московского 2 мая — в 1340 и 1342 г. В обеих записях особо подчеркнуто, что это — память святых мучеников Бориса и Глеба[1244]: православная церковь в этот день вспоминает перенесение мощей святых князей. Надо полагать, что в период ордынского владычества такой выбор дня отъезда был связан с представлением о смиренном подвиге князей Бориса и Глеба: подвиг непротивления, предпочтение смерти неповиновению старшему был осмыслен Русской Православной церковью как проявление высшей святости[1245]. По словам Г.П. Федотова, этот «самый парадоксальный чин русских святых», означает, что «Русская Церковь не делала различия между смертью за веру во Христа и смертью в последовании Христу, с особым почитанием относясь ко второму подвигу»[1246]. Применительно к данному времени показательно, что выбор дня отъезда князя Симеона в степь демонстрирует, в таком случае, смирение московского князя перед ордынской властью и готовность принять от него смерть, рассматриваемую, как следование пути Христа. Любопытно в этой связи, что за князем Симеоном Ивановичем закрепилось прозвище — Гордый. Гордыня, как противопоставление смирению в данном контексте приобретает особый смысл.

В 1371 г. в ставку Мамая выехал князь Дмитрий Иванович Московский. Летописец особо подчеркнул, что 15 июня «на память святого пророка Амоса въ недѣлю превезеся чересъ рѣку Оку»[1247]. Амос — один из двенадцати «малых» пророков Ветхого Завета. Пророчества Амоса связаны с обличением греховности древних израильтян и иудеев, результатом которой станет тот факт, что «Израиль непременно отведен будет пленным из земли своей». Немаловажной частью пророчеств Амоса является его утверждение о том, что когда умрут все грешники, то народ будет избавлен от плена и возвращен на прежнее место жительства «и застроят опустевшие города и поселятся в них, насадят виноградники и будут пить вино из них, разведут сады и станут есть плоды из них… и не будут более исторгаемы из земли своей» (Ам. 1: 115, 2: 1–16, 7: 11, 8: 4, 9: 10–15)[1248].

Символический смысл связи поездки московского князя в Орду с памятью пророка Амоса, вероятно, состоит в событиях жизни и деятельности князя Дмитрия Ивановича. Победа в Куликовской битве 8 сентября 1380 г., которую одержал князь, по всей видимости, вызвало в общественной мысли ожидания избавления от «ордынского плена», который вызывал в русской письменной традиции параллели с библейским «вавилонским пленом»[1249]. Показательно, что именно в завещании Дмитрия Донского впервые появляется формула, подразумевающая именно избавление от «плена»: «А переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду, и который сын мой возмет дань на своем уделе, то тому и есть»[1250]. Данная формулировка встречается в духовных и договорных грамотах князей московского дома до конца XV столетия[1251].

Не исключено, что числовое обозначение дня отъезда Дмитрия Ивановича в Рогожском летописце и Симеоновской летописи появилось одновременно с включением в их протограф краткого рассказа о «Мамаевом побоище», в котором князь Дмитрий выступает как защитник веры против безбожного Мамая[1252]. Это тем более вероятно, что в Тверском сборнике числа отъезда князя в ставку Мамая нет[1253], а в Никоновском своде форсирование Оки Дмитрием отнесено к 15 июлю, без каких-либо обозначений памятности даты[1254]. Вероятно, такое символическое определение даты поездки князя Дмитрия Ивановича в ставку Мамая было актуально именно в связи с событиями Куликовской битвы. Когда актуальность произошедшего исчезла, датировки и их значение стали наделяться иными смыслами.