Русские князья в политической системе Джучиева Улуса (орды)

Надо полагать, что именно потому нередко накануне отъезда русские князья составляли завещание. В частности, оба сохранившихся варианта духовной грамоты Ивана Даниловича (Калиты) Московского начинались отметкой, что написано завещание князем «ида в Ворду»[1230]. В «Житии Михаила Ярославича Тверского» сохранилось упоминание о том, что князь из Владимира отпустил своих старших сыновей (Дмитрия и Александра), «написавъ имъ грамоту, раздели имъ отчину свою»[1231]. Таким образом, само завещание могло быть составлено непосредственно во время отбытия в степь или, во всяком случае, передавалась наследником при последнем прощании.

Поездка к ордынскому хану, который в XIII в. был язычником, а с 1312 г. мусульманином, то есть, иноверцем, кроме смертельной опасности являлось испытанием веры и благочестия православного князя и его сопровождающих. Именно потому отъезд князя из княжества сопровождался благословением митрополита, епископа или другого значимого духовного лица. К примеру, источники фиксируют, что Александр Ярославич Невский был благословлен на поездку в степь митрополитом Кириллом: «Смысливши о собѣ великимъ разумомъ, Александръ князь абие иде къ епископу Кириллу и повѣда ему рѣчь свою: «отче, яко хощу ити къ цесарю в Орду». Епископъ же Кирилъ благослови его со всѣмъ своимъ сбором. Онъ же пакы поидѣ ко цесареви Батыю»[1232].

Накануне поездки ко двору Батыя отмечено посещение духовного отца Михаилом Всеволодовичем Черниговским, казненным по приказу ордынского хана и причисленного к лику святых. В «Житии Михаила Черниговского…» приводятся слова духовника князя и отмечается, что Михаил «благославистася у отца своего»[1233]. Конечно, канон житийной литературы подразумевает обязательное участие в наставлении светского лица на путь христианского подвига. Тем не менее, нет оснований предполагать, что князья могли избежать перед дорогой в Орду благословения церковного служителя.

Другой князь южной Руси, Даниил Галицкий, отправился в степь: «помолився Богу и приде Кыеву» где направился «в домъ архистратига Михаила, рекомый Выдобись, и созва калугеры и мниский чинъ и рекъ игумену и всей братьи, да створяй молитву о немъ. И створиша, да от Бога милость получить. И бысть тако, и падъ пред архистратигомъ Михаиломъ, изииде из манастыря въ лодьи, видя бѣду страшьну и грозну»[1234]. Таким образом, благословение духовного лица могло сопровождаться соборной молитвой, в которой участвовал и князь.

Житие Михаила Ярославича Тверского отмечает, что «поиде во Орду же после сына своего Костяньтина, благославися у епископа своего Варсунофия, и от игуменов, и от поповъ, и отца своего духовнаго игумена Ивана; последнее исповѣдание на рецѣ на Нерли на многи часы, очищая душу свою, глаголаше: «Азъ, отче, много мыслях, како бы намъ пособити крестьяномъ сим, но моихъ ради грѣховъ множайшая тягота сотворяется разности; а нынѣ же благослови мя, аще ми ся случитъ, пролию кровь свою за них, да некли бы ми Господь отдалъ грѣховъ, аще крестьяне сколко почиютъ»[1235].

Благословение митрополита и молитва перед отправлением в ставку Мамая Дмитрия Ивановича Московского отмечены под 1371 г.: «…а пресвященныи Алексїи митрополитъ проводилъ его, молитву сътворилъ, отъпусти его съ миромъ…»[1236].

В 1412 г., после вызова хана, «благославяся у отца своего епископа Антоніа и у всего священнаго собора»[1237] в ставку ордынского правителя отправился Иван Михайлович Тверской.

Летописи отмечают молитву при отъезде ко двору хана Улуг-Мухаммеда в 1431 г. Василия II Васильевича Московского: «Князь великы по отпущении литургиа повелѣ молебенъ пети пресветѣи богородици и великому чюдотворцю Петру и слезы излиа и многу милостыню раздати повелѣ на вся церкви града Москвы и монастыри и нищим всѣм, тако же повелѣ и по всѣм градом сътворити, и поиде к Ордѣ того же дне»[1238]. Кроме того, в данном отрывке отмечена раздача милостыни, которая рассматривается как христианская добродетель.

Соперник Василия, его дядя Юрий Дмитриевич Звенигородский также «бывъ на литургиа у Пречитые на Сторожех, поиде за великим княземъ ко Орде же»[1239].

Вероятно, с сакральной составляющей православного календаря был связан выбор дня отъезда[1240]. К сожалению, источники фиксируют не каждую дату отбытия русских князей ко двору ордынского хана.