Русские мыслители

Возражая на это, представители основной массы народ­ничества говорили, что якобинские приемы приведут к яко­бинским последствиям; что, если цель революции — свобода, не следует применять оружие деспотизма: оно, безусловно, поработит всех тех, кого ему надлежало вызволять; что лекар­ство не должно быть пагубнее самого недуга. Использовать власть государственного образца, дабы сокрушить эксплуа­таторов и навязать новый образ жизни людям, большинство которых вообще неспособно понять, какая и откуда в нем возникла необходимость, означало бы променять царское иго на другое, новое и гораздо худшее — на иго революционного меньшинства.

Большинство народников были подлинными демокра­тами; они считали: всякая власть растлевает, всякая власть, будучи сосредоточена, становится незыблемой, всякая центра­лизация — зло, ибо приводит к принуждению; а посему, единственная надежда на построение справедливого и сво­бодного общества заключается в мирном просвещении людей, коих нужно посредством разумных доводов склонять к демо­кратическому свободолюбию и к истинам, именуемым соци­альной и экономической справедливостью. Чтобы получить возможность обращать крестьян в свою веру, и впрямь было бы необходимо сокрушить препятствия к свободной и разум­ной беседе: полицейское государство, власть капиталистов или помещиков; а для этого следовало применять силу — или мужицкий бунт, или терроризм. Но такие временные меры представлялись народникам чем-то начисто отличаю­щимся от сосредоточения абсолютной власти в руках отдель­ной партии либо клики (сколь бы добродетельной ни была упомянутая партия либо клика) после того, как противника сломят и сокрушат.

На протяжении последних двух столетий народничество служит, пожалуй, самым классическим примером противо­борства между свободолюбцами и федералистами с одной стороны, а якобинцами и сторонниками централизации — с другой; так Вольтер возражал Гельвецию и Руссо; так левое крыло Жиронды выступало против «Горы»; Герцен пускал в ход все те же доводы, споря с коммунистическими доктри­нерами предшествовавшего периода — Кабе и выучениками Бабефа; Бакунин порицал марксистское требование дикта­туры пролетариата, как нечто, предполагающее, что власть отнимут у одних угнетателей и вручат иным, гораздо худ­шим; а народники 1880-х и 1890-х годов набрасывались на всех, кого подозревали (обоснованно ли, нет ли) в заго­воре, имеющем целью уничтожение «людской стихийности» и личной свободы — будь подозреваемые хоть снисходи­тельными либералами, дозволяющими фабрикантам порабо­щать пролетарские массы, хоть радикальными коллективис­тами, всегда готовыми превратиться в несравненно худших рабовладельцев, хоть капиталистическими предпринимате­лями (как написал Михайловский в известном критическом очерке о романе Достоевского «Бесы»); хоть марксистскими поборниками централизованной власти — все они были, согласно замечанию Михайловского, куда опаснее патологи­ческих фанатиков, поставленных Достоевским к позорному столбу, — озверевшими, безнравственными социальными дарвинистами, глубоко и непримиримо враждебными люд­скому разнообразию, личной свободе, самобытности.

Это был главный политический вопрос, разделивший на рубеже веков русских социалистов-революционеров (эсеров) и социал-демократов; из-за этого же, несколько лет спустя, Мартов и Плеханов порвали с Лениным: по сути, весь великий раздор меж меньшевиками и большевиками (чем бы ни казался он по видимости) сводился именно к этому. В должный срок и сам Ульянов-Ленин, года через два-три после октябрьской революции, не отрекаясь от основной марксистской доктрины, выразил горькое разочарование по поводу тех самых естественных последствий, неумолимо вытекавших из марксизма, о коих ранее предупреждали про­тивники: Ленина огорчили бюрократия и деспотический про­извол партийных чинов; позднее Троцкий обвинял Сталина в тех же преступлениях. Дилемма цели и средств — глубочай­шая и наиболее вопиющая неувязка, над решением которой доныне мучительно бьются на всех континентах — в част­ности, на африканском и азиатском — современные револю­ционеры. То, что препирательства приняли столь недвусмы­сленную форму еще среди народников, делает народничество исключительно любопытным явлением — учитывая нынеш­ние всемирные неурядицы.