Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

В этот же день и я, вдруг совершенно случайно, чуть не ухватил за косу ветреную Девку-Фортуну, которая, впрочем, лишний раз подтвердила, что уступает только подготовленным изнасилованиям. Когда мы, разгоряченные после удачного дела, приземлились на аэродроме, то оказалось, что здесь уже присутствует группа генералов из штаба фронта во главе с членом Военного Совета фронта, генерал-лейтенантом, фамилии которого я не помню. Как старший по званию, я привел строй летчиков к командному пункту. Развитым нюхом политработника я сразу учуял, что группа военных, стоящих на КП, взгромоздившись на кучу земли, оставшуюся от рытья землянки, высокое начальство. Теперь нужно было сориентироваться, кто из высоких — самый высокий. Мне помог начальник политотдела армии полковник Щербина, указывающий большим пальцем в сторону плотного генерал-лейтенанта, одетого в шинель с красными петлицами, судя по виду, бывшего секретаря обкома.

В летном обмундировании, шлеме и очках, сдвинутых на лоб, я подошел к генерал-лейтенанту и, держа руку у виска, отрапортовал, что замполит полка Панов привел группу из боя. Давненько я не видел такого теплого приема. Позже выяснилось, что генерал несказанно обрадовался сообщению о том, что замполит повел полк в бой. Видимо ему надоело, бывая в частях, слышать пояснения по этому же вопросу, сопровождаемые кривыми усмешками, что, мол, замполит сидит на завалинке, сочиняя очередную, никому не нужную бумагу, и как кадровому партийному работнику, было обидно за коллег. А здесь замполит в бою. Выслушав мой доклад, он сразу прицепился ко мне с вопросами, из которых следовало, что в бою наш грозный начальник и наставник сроду не бывал. Например, его очень интересовало, сколько именно танков мы подбили во время бомбового налета. Ну, как ему объяснишь, что в огне и дыму, сразу закрывающем землю, после разрыва первых бомб, ничего невозможно подсчитать. Тем не менее, поскольку высокое начальство настаивало, я посмотрел вверх, и не обнаружив потолка, взял цифру с небосвода — «пять танков». Я долго, впрочем, уклонялся от этого вранья, лишь упорно сообщая, что мы поразили цель. Генерал обрадовался и поинтересовался, пошла ли к месту нашего бомбового удара наша атакующая пехота. Я понял, что от меня требовалось и, конечно же, отрапортовал, что пошла. Потом генерал поспрашивал меня о партийно-политической работе в полку и, окончательно придя в хорошее расположение духа, приказал представить меня к присвоению звания Героя Советского Союза. Командир нашей дивизии и наш командир полка взяли под козырек, изобразив на лицах старательность. Представление сочинял Соин с моей помощью. Я сам удивился, что за войну произвел уже 405 боевых вылетов, из них сорок на штурмовку войск противника, в 1941-ом году, под Киевом, как остался жив, весьма возможно, что в ста двадцати воздушных боях сбил 13 самолетов противника: 10 лично и 3 в группе.

Но, видимо, напрасно мы с Соиным указали это число — 13. На этом удачи того дня и закончились. Политработникам присваивать звания Героя Советского Союза было не принято — уже сложился стойкий имидж военного проповедника, сидящего во время боя в землянке, который поддерживала целая орава дармоедов, о которых я рассказывал. А толкать мои дела вперед, приделывая им ноги, было некому. Вспышка симпатии ко мне со стороны высокопоставленного генерала была делом случайным и быстро потухла — забылась. Штабисты наверху сразу поняли, что никакой серьезной «лапы» у меня нет, и замотали представление. Вместо Героя я получил второй орден Красного Знамени. Ну, да ладно, по крайней мере был избавлен от геройского головокружения в годы войны и душевной горечи в последующие годы. Многие герои маялись на моих глазах: я Герой, а со мной так поступают. Геройские страсти не на шутку бушевали на фронтах среди офицеров, особенно во второй период войны, когда многие стали задумываться над тем, с каким иконостасом явятся домой и какие преимущества это даст.