Русские отцы Америки

– Ты, может, думаешь, – спросил царь Пушкина, приглашённого к нему специально для этой беседы, – что я был жесток с твоими друзьями? Нет! Я не задумаюсь повторить то же, если гидра революции вновь поднимет оставленную по недосмотру голову… Пока с неё упало только пять голов…

– Государь, – сказал Пушкин, – вы увидели гидру о пяти головах, но не видите гидру о тысячах голов. Настоящая беда России в этом. Есть сегодня для России большая опасность, чем бунт. Вы, может быть, не знаете, что по-настоящему губит Отечество и вот-вот уничтожит и его, и вас…

– Выражайся яснее, – царь удивился, наверное.

И тут Пушкин заговорил о той русской болезни, которую как ни лечили, а лишь безнадёжнее становилась болезнь:

– Государь, Россию губит самоуправство. Народ не знает другой власти, кроме власти чиновника. Эта власть злобна и бесстыдна. Общественная безопасность ничем у нас не обеспечена. Справедливость в руках мздоимцев. Над честью и спокойствием семейств издеваются негодяи. Судьбою каждого управляет не закон, а фантазия столоначальника… В высшем почёте у нас казнокрады. Укравшего копейку у нас могут посадить, а крадущего сотни тысяч назначают в правительство… Что ж тут удивительного, что нашлись люди, восставшие против этого порядка. Мне видится в мятеже другое, нежели вам, государь. Те, которых вы считаете злодеями, хотели уничтожить то, что есть, и построить то, что должно быть: вместо притеснения – свободу, вместо насилия – безопасность, вместо продажности – нравственность, вместо произвола – покровительство закона. Другое дело, что в патриотическом безумии они зашли слишком далеко…

– Значит, ты всё-таки одобряешь мятеж… Оправдываешь заговор против власти…

– О нет, ваше величество, я только хотел сказать, что если это не устранить, то поднимется такой вихорь, который всё снесёт. Если бы вы решились вытравить эту гидру, я мог бы терпеливо снести и двадцать лет диктаторства, самого деспотического, но хорошо бы умного, – будто бы сказал Пушкин.

– Занятно, – будто бы только и сказал на это царь.

И, чтобы до конца уже следовать Пушкину, будем помнить, что всякая русская политическая программа, в том числе и программа диктатуры, как особого института власти, вполне может уместиться вот в эти несколько его строк: «Лучшие и прочнейшие изменения (реформы, по-нашему – Е. Г.) суть те, которые происходят от улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества».

Но продолжим мысли Ивана Ильина о государственном устройстве свободной от политического и прочего насилия России:

«Обыкновенный человек, идя на выборы, несёт в себе – и нравственную личность, и обывателя, и патриота, и шкурника, и гражданина, и карьериста, и государственно мыслящего избирателя, и ненасытного классового требователя. “Сверху” ему не говорится ничего из уважения к его “свободе”, но со стороны и снизу ему открыто и настойчиво внушают – утвердить в себе классового требователя, обывателя, шкурника и карьериста и забыть всё иное. В странах формальной демократии вокруг избирателя жужжат как мухи всевозможные искусители, политические торгаши из разных партий и даже стран, суля, зазывая, волнуя, пугая, колебля, забрасывая пропагандными листочками или предлагая прямую подачку (то “хлебом”, то “зрелищами”, то просто чеком). Они сулят шкурнику, запугивают обывателя, зазывают карьериста и натравливают классового требователя. В трудном, сложном и чрезвычайно ответственном деле голосования – делается всё, чтобы сбить человека и захватить его голос, чтобы снизить политический уровень голосующего, и всё это – во имя “свободы”.

И вот допускать этот порядок, в коем есть элементы базара, биржи, азарта и спорта, в послереволюционной России – было бы безумно и гибельно. Ибо за годы революционного унижения и революционной грязи – шкурничество, карьеризм, классовый образ мысли, гражданская трусость и продажность получили такое распространение и укоренение, такую силу и до такой степени исказили душу, отодвинули патриота, заглушили гражданина и погасили государственное мышление, что пробудить это потребует особых длительных, воспитывающих усилий со стороны национально-государственной власти. Рано или поздно это удастся. Но спасения можно ждать только от выделения истинно дееспособного кадра, от лучших людей.

Как же возможно осуществить это?

Итак, я считаю совершенно необходимым осуществление всенародного перебора, повышение возрастного уровня и строгий, но справедливый и всенародный отвод порочных элементов. Далее я считаю столь же необходимым освобождение народа от тоталитарного нажима сверху и от партийной агитации снизу: цель и задача выборов – отбор лучших – должны быть властно подсказаны народу национальной диктатурой, но в осуществлении этой цели народ должен сохранить свою свободу. Диктатура должна не навязывать, а лишь предлагать народу своих кандидатов. И тем не менее я не считаю ни целесообразным, ни зиждительным предоставление выборного производства на волю случая, пустого количества и закулисной интриги.