Русские отцы Америки

«На высоте в тысячу метров дождь прекратился, а на высоте полтора километра “Муромец” вышел из облаков: ярко светило солнце, было совершенно тихо и “Илья Муромец” спокойно летел метрах в двухстах над необозримым морем ослепительно белых облаков самой причудливой формы, по которым скользила его громадная тень».

Сикорский с сожалением вспоминал потом, что ни до, ни после этого дня столь великолепной панорамы он не видел уже. Дальнейшее развитие авиации, вместе с надёжностью, ограничили и некоторые первоначальные вольности, которые украшали жизнь первых пилотов и пассажиров. Уже нельзя стало свободно выходить из кают и комфортабельных салонов на балконы, выбираться на крыло и любоваться чудесными картинами, не доступными до сей поры человеческому глазу и даже его воображению. «Муромец» всё ещё давал в этом плане замечательные преимущества.

А вот и первый серьёзнейший случай, который подтвердил то, что все предосторожности и хитрости, которые Сикорский придумал для своих самолётов, абсолютно не лишни, и в этом надо совершенствовать их и далее.

Механик Панасюк, поскольку надёжная машина не требовала от него напряжения, тоже вышел полюбоваться небесными видами. И вот он входит в кабину командира с белым лицом и блуждающими сумасшедшими глазами. Понятно, что-то случилось черезвычайное, коли этот невозмутимый хохол предстал в таком виде перед занятым начальством. Сикорский и сам побледнел, когда посмотрел туда, куда указывал механик. Один из моторов веером выбрасывал бензин и уже часть полотняного крыла была напитана им. Вот произошла вспышка, вырвалось пламя и тут же охватило деревянные детали, будто огненная позёмка заструилась по крылу. Второй пилот Лавров и опамятовавшийся Панасюк почти автоматически оказались на крыле и стали сбивать пламя шинелями. Лавров, продравшись сквозь ветер, порывистый и жёсткий, как удар тренированного кулака, сумел-таки перекрыть клапан подачи горючего, огонь удалось погасить. Это был самый серьёзный экзамен, который жизнь предъявила конструктивной сметке, обеспечившей доступ к двигателям даже в полёте. Не будь этого, у Сикорского не хватило бы времени для маневра и посадки – в считанные секунды самолёт превратился бы в факел.

Позже Императорское Русское Пожарное Общество возвело отважных летчиков за этот подвиг в ранг почётных пожарников, выдав Сикорскому, Лаврову и Панасюку золотые и серебряные знаки своих непременных членов.

Вот как описывает Г. И. Лавров последние часы этого беспримерного перелёта в сообщении, направленном заведующему организацией воздухоплавания в Службе связи Балтийского моря:

«Шли 3 ч. 20 мин. исключительно по счислению. Дождь два часа лил как из ведра, временами не было видно края крыльев. Компасы в жидкости я установил удачно настолько, что, не видя сквозь облака Киева, мы начали планировать с 1200 м из точки счисления и только с 350 м увидели как раз под собой главную улицу Киева. Не знаю, как будет дальше, но пока удалась прокладка и даже пеленгование, как на корабле. Курьёзно то, что «Муромца» клало в грозовых облаках на 30°. Без приборов пропали бы…»

Сикорский лаконично, но ясно, что с чувством немалого удовлетворения отметит в своей книге: «Таким образом, воздушный корабль благополучно закончил своё первое сравнительно далёкое плавание».

Тут же на аэродромном поле экипаж «Муромца» узнал весть об убийстве в Сараево эрцгерцога Фердинанда.

Киев с великим энтузиазмом воспринял грандиозный перелёт «Ильи Муромца». Да и теперь событие это надо считать ничуть не меньшим, чем, например, перелёт Блерио через Ла-Манш. Но мы почему-то не умеем и не хотим гордиться тем, что составляет истинное величие нашего национального пути. Между прочим, этому перелёту в июне нынешнего года тоже исполнилось сто лет. В России об этом не вспомнили. Даже в Министерстве обороны, даже в руководстве тяжёлой авиацией стратегического назначения, которая, в сущности, основана и утверждена в России этим перелётом Сикорского. Что-то происходит с нашей национальной памятью. Слаб памятью становится народ. Это плохой симптом. Врачи знают, что окончательная деградация человеческого сознания приходит тогда, когда человек перестаёт сознавать себя. С народом, у которого не всё в порядке с исторической памятью, происходит то же самое. Помнится, в прошедшем июне, который в истории нашей славен воздушной победой Сикорского, все газеты и экраны мутного ТВ заполнены были сюжетами о годовщине сомнительного и противоестественного зачатия между давно потерявшей голос и женское естество певичкой и неизвестного пола её приживальцем. Ничтожные герои. Ничтожно время, имеющие таких героев.