В феврале 1914 года на этом замечательном воздухоплавательном аппарате был установлен мировой рекорд полёта с наибольшим грузом и наибольшим числом пассажиров. Пассажиров было шестнадцать. Всё это были представительные и заслуженные люди. Полёт выдавался рабочим и инженерам завода так же, как выдаётся премия за ударный труд и особые заслуги. Из-за шума моторов говорить в каюте было совершенно невозможно. Но к этому все привыкли и отлично объяснялись знаками. Да и слов много не надо было. Все понимали, что это в ушах у них шумит ветер истории. Среди пассажиров этого рекордного рейса оказался приблудный кобелёк по имени Шкалик. Имя вполне русское по духу. Так именовался тогда сосуд с водкой размером с нашу четвертинку, чекушку. Похоже, что собаку очень любили, иначе бы не было у него имени, которое не может тронуть очень уж редкое русское сердце. Пассажиры, исполненные достоинства, торжественно переживали исторические мгновения, а пёс Шкалик бестолково путался у них под ногами, совершенно не понимая сути момента. Между тем этому Шкалику и памятник не грешно было бы поставить на каком-нибудь питерском аэродроме. Чтобы лётчики приходили к нему перед полётом и трогали нос, или гладили за ухом, чтобы была в полёте удача. И чтобы люди помнили о том, что было прежде, и чтобы представляли себе ясно свою связь с прошлым. И чтобы они гордились тем, что им выпало продолжать дело великих предков. Не всегда нам хватает этого.
Корабль легко оторвался от земли и полчаса кружил над Петроградом. Полёт с таким количеством пассажиров был зарегистрирован официальным порядком и оказался совершенно небывалым мировым рекордом. В этом полёте «Илья Муромец» поднял около восьмидесяти пудов (1280 килограммов) полезного груза.
«Полная уверенность в корабле сделала возможными полёт над городом на небольшой высоте. Величественное и красивое зрелище представлял громадный город с оживлённым движением на улицах. Можно было видеть на улицах не только вагоны трамвая, автомобили и лошадей, но даже отдельных людей. Воздушный корабль, привлекавший внимание сильным шумом своих двигателей, должен был быть отлично виден при таких условиях. И действительно, стоя на верхнем мостике корабля и любуясь знакомым видом раскинувшегося внизу города, можно было легко обнаружить, что воздушный корабль привлекает внимание. Когда «Илья Муромец» пролетал над какой-нибудь улицей или площадью, видно было, как почти всё или даже всё движение на ней замирало. Люди, трамваи, автомобили – всё останавливалось и продолжало стоять некоторое время, пока пролетал корабль».
Не помню, чтобы я читал что-нибудь более захватывающее даже у самых именитых фантастов, которые пытались предугадать детали описанного Сикорским времени.
Вот сделал я специально ещё две выписки, одна из книги Игоря Сикорского «Воздушный путь», другая из романа «Робур-Завоеватель» Жюля Верна. Догадаетесь ли где и что?
«Когда корабль находился на высоте около одной версты, то во время одного из поворотов из передних окон каюты рулевого можно было увидеть очень красивое белое облако, находившееся примерно в двух верстах от корабля, на одной с ним высоте. Облако казалось огромной снежной глыбой с резкими очертаниями. Захотелось взглянуть на него поближе. Небольшим движением рычага моторам был вновь дан полный ход. Корабль выровнялся, перестал опускаться и, послушный рулю, понёсся по направлению к белой стене. По мере приближения к облаку казалось, что корабль летит всё быстрее и быстрее. Последние секунды казалось, что корабль мчится со страшной скоростью на какую-то сплошную стену. Это было очень красиво и интересно».
«Перегнувшись через борт, пассажиры могли различить внизу длинную и извилистую ленту воды, змеившуюся, словно простой ручей, по холмистой равнине между небольшими озёрами, сверкавшими под косыми лучами солнца. На самом деле то была река и к тому же одна из самых крупных в этой местности. На левом её берегу вырисовывалась горная цепь, которая тянулась вдаль, насколько хватал взгляд».
Первый текст принадлежит Сикорскому. Конечно, у него всё выглядит живее. Не вижу я у Жюля Верна блохастого, трогательного дворнягу Шкалика, униженно старающегося всем видом своим понравиться почтенной публике. Непридуманная эта бытовая деталь удивительно подчёркивает важность происходящего. Нет у живой жизни глянца, который делает даже ловко придуманную житейскую деталь скучной и пугающей, как сияющая гробовая доска.
Я так и оставил в этой части своего рассказа точную строчку, которой обозначил грандиозный перелёт из Петрограда в Киев сам Сикорский. Люди, даже самые близкие к полётам, ещё не определились с тем, как называть своё дело. Море им было долгое время привычнее. И слово «плавать» пока было удобнее.