Русские - покорители славян

А тут — солдаты. Войско за деньги. Войско, выключенное из основной системы общественных отношений. Но неодолимо участвующее в общественных отношениях, ибо на то оно и войско.

Отсюда и статус отдельный. И восприятие в обществе. И — в случае чего: пошли вон на свои драккары и «философствуйте» себе в другом месте…

Но ещё интереснее, что и термин «варяги», согласно известному русскому историку С. А. Гедеонову, отмечают лишь среди событий начала 1020-х годов. При этом «вэриигами» сами скандинавские саги называют только тех, кто служил в Византии. А синхронный византийский автор Иоанн Скилица указывает:

— варанги… называемые так, на простонародном языке.

Иными словами, это термин из византийского лексикона. Причём простонародного. То есть не официального, договорного, а того, на каком общались непосредственно с дворцовыми гвардейцами, перенимая их терминологию. Откуда ключевой термин и перешёл в обиход ромеев, поначалу затруднявшихся с точным этническим определением новых наёмников. Которые и сами затруднялись с определением себя, ибо «наёмниками» зваться было не комфортно, а термин «солдат» будет изобретён ещё только лет через четыреста. Зато слово «клятвенники» решало проблему и с самоуважением, и с определением места и функций в византийской силовой системе…

А уж оттуда это понятие через ромейских, греческих попов и книжников пришло на Русь. Где как раз стояла та же проблема: и русь — вроде бы из Скандинавии, и русского князя наёмники — скандинавы, и в то же время путать их никак нельзя, если голову свою жалеешь. Вот и прижился термин.

Интересно — когда он прижился.

Если снова пробежаться по нашей подборке летописных известий о варягах, то мы немедленно увидим… два их образа! Один — возникает в постоянном рефренном, вроде бы даже и ритуальном присказе:

Поя же множьство варягъ, и словѣнъ, и чюди…

Второй образ — более живой; здесь варяги участвуют в событиях, берут плату, режут головы князьям, вступают в диалоги, хулиганят и несут за это заслуженную кару по законам средневекового времени. Видно, что такие эпизоды базируются если не на свидетельствах непосредственных очевидцев, то на рассказах участников, ещё живых в памяти их детей и внуков.

И вот тут сразу заметное: относительно «живыми» варяги становятся лишь в конце X — начале XI века. До того о них фигурирует только некое схематическое понятие в рамках описания мобилизационного плана того или иного князя. А совсем «живые» варяги — те современники летописца, о которых уже не рассказы и байки сохранились, а заурядные бытовые свидетельства, — жили ещё позже: в «Правде Русской», о которой мы уже говорили (1030–1070), в «Вопрошании Кюрикове», где упоминается «варяжьский поп» (1130–1156), договорная грамота Новгорода с немецкими городами, где фиксируются правовые взаимоотношения —

— оже емати скогь варягу на русине или русину на варязе…

— 1189–1199 гг.

И по всему получается, что варяги — явление более позднее, нежели события, отражённые в пресловутом «предании о призвании».

Итак, варяги в русском летописании — термин относительно поздний и привнесённый из Византии, где скандинавские воины-наёмники выступали в качестве императорской гвардии и охраны. Поскольку на Руси с понятием скандинавского наёмничества также были знакомы не понаслышке, то термин этот быстро прижился.

В это же время шёл бурный процесс первичного собирания национальной истории, термин удачно лёг и на все те персонажи, которые представляли собою пришлых, «чужих» скандинавов, которых необходимо было отличать от «своих», «русских». А раз неясность была и с идентификацией самой «руси», что прибыла вместе с Рюриком и представляла собою в глазах летописца тех же скандинавских наёмников, то появился соблазн и её «приписать» к варягам. Что и было сделано.

Ну что же, осталось только сделать выводы:

— поначалу варяги и русь суть явления одной этнической принадлежности; от варягов-руси пошла Русская земля;

— впоследствии варяги и русь выступают как разные подразделения даже в русском войске;