Русские сказания

Христос Воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ
И сущим во гробех
живот даровав…

Значит, мертвые живут, правда, не как мы, а иною, еще неизвестной нам, жизнью».

Это очень хорошо отмечено Анненковым, ибо, действительно, ни у язычников, ни у православных наших предков и нас самих смерть не является окончательной. Язычники верили, что усопшие идут «в дальний путь», переплывают «Великую Воду», проходят «по Мечу Перуню», где злой скользит и погибает, будучи рассечен пополам, и валится в пропасть, где исчезает навеки, в Яме, а обычный, но не злой человек идет в Рай, где он пребывает с Дажьбом, ибо всякий славянин — «Дажьбов Внук». Православные верят в Жизнь Вечную, достигнутую чистосердечным покаянием, ибо Христос-Спас дал нам всем эту возможность Спасения. И в том и в другом случае, как наши далекие предки, там и мы, христиане, все мы признаем Жизнь Вечную в Загробии. Потому-то у нас умерший носит имя усопшего, т. е. заснувшего. Он ушел в пределы сна, а не смерти. Смерть наступает только тогда, когда Бог его отрицает. Смерти нет, она побеждена Христом, Сошедшим во Ад. «Где твое, смерте, жало?» Есть лишь Вечная Жизнь, или, как казаки писали на своем знамени: «Чаю Воскресения Мертвых и Жизни Будущаго Века, Аминь!»

Дальше Анненков пишет: «За Пасхальной неделей идет другая, известная русскому народу под словом Радуница, вся посвященная нашим близким умершим. С. М. Соловьев (см. том I, стр. 78) производит это слово от литовского рауда — погребальная песня. Радуница была тоже одним из весенних праздников древнего русского язычества, праздником света, солнца, для умерших.

С принятием христианства он непосредственно следовал за праздником Красной Горки, или, по Далю, был тем же, что и Красная Горка. По мнению русских язычников, в дни этих праздников души умерших вставали из своих темниц могильных и во время поминальной трапезы (тризны. — Примеч. автора) живых на могилах принимали в ней участие. Со времен Владимира Святого слово «Радуница» изменилось на «Радоница»; это название (от слова «радость») указывает на радостную весть о Воскресении Христовом, с какой приходят, как мы говорили выше, на могилы умерших. В Белоруссии, в Радоницу, на могиле, политой медом и водой, раскладывают пасхальные кушанья и обращаются к умершим со словами: «Святые радзители, хадзите к нам хлеба-соли кушаць!»

Еще в древней церкви, во время Иоанна Златоуста (Слово шестьдесят второе) и Амвросия (Слово семьдесят седьмое), этот праздник совершался на христианских кладбищах, главным образом, во вторник на Фоминой неделе…»

В словах «святые радзители» мы видим еще живую ведическую традицию, по которой Предки-Питри(с) сливаются с Божеством; Анненков цитирует наш рассказ «Видение на Пасхе», который он, как редактор и следуя русской традиции, печатает в майском номере 1952 года в журнале «Родные Перезвоны» (Брюссель).

Должно сразу сказать, что П. П. Анненков правильно подметил особенность русского взгляда на Загробие, но в то же время он не отметил, что древние называли умершего «усопшим», т. е. заснувшим, ушедшим в царство снов, где, по их верованию, помещалась Навь. «Ото ж, як унавишься, так снится Тот Свет!» — говорили на Волыни до революции. «Унавитисе» по-чешски значит тоже «утомиться». На Великорусской Черниговщине говорилось про «Тот Свет» — «Томь». Имеющиеся указания на «Тамо», «Тамо-лихо», таким образом, получают объяснение, как о Нави. Слова эти санскритского корня. Белорусские обращения к покойникам: «Святые радзители», как мы сказали, связывают нас с ведической традицией, а пасхальная тризна на кладбищах протекала при убеждении, что «Родичи слышат и к нам идут». Весна — время, когда зелень покрывает могилки, и тогда «Родичи просыпаются, потягиваются в них, идут на Свет Божий, на траву зеленую». Что могила — связь с Навью, видно хотя бы из слова «нава», что по-чешски значит «могила».