Русские современники Возрождения

Но какова же была программа церковных деятелей, объединившихся в конце XV века для борьбы против еретической «бури»? Как и составитель оппозиционного летописного свода 80-х годов, все они были крайне недовольны поведением Ивана III, покровительствовавшего еретикам и не считавшегося с высшим духовенством. В трактате, адресованном иконописцу, это недовольство было выражено наиболее ярко и определенно. Автор его писал, что «царь, божий слуга есть» и подчинение ему поэтому само по себе не грозит «пагубой души». Но если царь, царствуя над людьми, имеет над собой иных властителей — «страсти и грехи, сребролюбие и гнев, лукавьство и неправду, гордость и ярость, злейши (хуже) же всех — неверие и хулу», то такой царь «не божий слуга, но диаволь (дьявольский), и не царь, но мучитель». И далее уже прямой призыв:

— И ты… таковаго царя или князя да не послушавши, на нечестие и лукавьство приводища тя (направляющего тебя), аще (даже если) мучит, аще смертию претить (угрожает)!^{125}

По решительности и откровенности высказанного им мнения автор трактата, адресованного иконописцу, пожалуй, превосходил всех своих современников — даже автора «Слова о рахманах». Но гнев автора трактата был вызван только одной причиной — «неверием» князя, подымавшего руку на церковь и ее имущество. Вопросы же общественного неравенства, встававшие и в «Слове о рахманах», и в «Повести о Дракуле», его явно не волновали.

И главное — смелость его была смелостью отчаяния. В споре, которые вели обличители ереси со своими противниками в 80-х и начале 90-х годов, все время присутствовал один мотив: ожидание надвигающегося и скорого конца мира. Что сулил близкий 7000-й год? В послании Иоасафу, написанном в 1489 г., Геннадий прежде всего просил бывшего ростовского владыку посоветоваться с Паисием и Нилом о том, него ждать, когда «прейдут три лоты» и кончится «седмая тысяща»; он вспоминал слова, сказанные ему еретиком Алексеем:

— И мы, деи (дескать), тогды будемь надобны^{126}.

Еретики ждали 7000-го года с надеждой, Геннадий — со страхом и недоумением. Если мир не кончится, окажутся «надобны» еретики, если кончится, то все человеческие дела и споры — суета сует. Семитысячный год неуклонно приближался.

«Того бо державный во всем послушаше»

Новый год в то время на Руси начинался осенью. Семитысячный год наступил утром 1 сентября 1491 года. Люди остались живыми — мир не кончился. А спустя несколько дней произошло событие, которое, конечно, не было равно светопреставлению, по многих все же сильно взволновало.

Великий князь Иван Васильевич пригласил к себе брата — Андрея, княжившего в Угличе. Отношения между Иваном и Андреем давно уже не были братскими; однако за три года до этого Иван Васильевич торжественно поклялся брату, что не имеет против него никаких враждебных намерений — углицкий князь поэтому без страха отозвался на приглашение великого князя. Братья немного побеседовали, затем Иван Васильевич ушел, а на его место явился боярин Ряполовский и, неожиданно всплакнув, оповестил гостя, что тот «пойман» (арестован) «богом да братом своим старейшим». Тем временем в Угличе, в княжеском дворце на берегу Волги, были захвачены дети Андрея и его бояре, а из Волоколамска вызван другой брат Ивана — Борис. Борис Волоцкий знал уже о судьбе Андрея, он участвовал во всех выступлениях углицкого князя и мог поэтому догадываться, что его ждет в Москве. Однако час его еще не пришел — великий князь отпустил Бориса домой, и, уехавший в страхе, он вернулся в великой радости. Но испытанное волнение оказалось слишком сильным — волоцкий князь не пережил углицкого; спустя два года Андрей умер, замученный тюремщиками, и почти тогда же в московскую великокняжескую усыпальницу привезли мертвого Бориса^{127}.

Смерть обоих братьев произвела сильное впечатление на современников. Иосиф Санин, чей монастырь был построен главным образом от щедрот князя Бориса Волоцкого, посвятил памяти умерших князей прочувствованное послание. Рассуждения о «царе-мучителе» обретали конкретный смысл. Иосиф многозначительно напоминал в послании о Каине, тоже некогда погубившем брата, хвалил покойных князей за твердость в вере и горевал, что они покинули нашу землю как раз в то время, когда в мире умножились грехи и появилось самое страшное зло — ереси^{128}.

Федор Васильевич Курицын был несомненно одним из тех, в кого метил Иосиф Волоцкий. Нет оснований приписывать Курицыну участие в «поимании» князя Андрея, но несомненно, что смерть обоих князей его ничуть не огорчила: в его глазах они были прежде всего столпами старого удельного строя, людьми прошлого. Одно за другим уничтожались и присоединялись к великокняжеским владениям последние удельные княжества. В 1486 году умер белозерский князь Михаил Андреевич, и Белоозеро было окончательно подчинено Москве. Тем самым рушилась и относительная независимость Кириллова монастыря.