Русские старожилы Сибири: Социальные и символические аспекты самосознания

сказала нам информантка-чукчанка. Своя одежда, пусть и символически, сопровождает человека всю жизнь – от детства, когда ребенок знает, что одет «по-деревенски», и хочет сменить эту одежду на «цивилизованную», хотя прелестные длинные ситцевые юбки, которых цитированные выше девочки так стеснялись, лет через сорок станут последним криком городской моды, – через молодость и зрелые годы, когда знание об особенностях одежды используется как аргумент в выстраивании своих этнических границ, и до самой смерти, когда «своя одежда», теперь уже реальная, уходит с человеком в иной мир.

Пища и способы ее приготовления

Пища и – шире – кухня составляют один из центральных маркеров самосознания. Как и в предыдущем случае, способы приготовления пищи, правила поведения за столом, состав трапезы используются в первую очередь для того, чтобы отделить себя – «хранителей цивилизации» – от окружающих «диких племен». Однако в пище находят и символические способы отделения себя от приезжих русских, в частности – в наличии разнообразных и бережно хранимых старых рецептов.

Колымские старожилы, например, вспоминают о существовавших когда-то, в их детстве, особых правилах трапезы и поведения за столом, тех самых «наших традиционных» правилах, которые в нынешние профанные времена, конечно, изменились под влиянием приезжих русских, но на незыблемости которых основывался весь «наш» быт:

Когда ели. Одна большая миска была посередине, и деревянными ложками все едят. Потом уже в 1950-е годы по-другому стали. В доме всегда чисто было. Когда садились за стол, сначала дедушка садился (они не садятся сразу, а стоят – молились). Хозяин был мужчина. Сейчас хозяйка все-таки женщина. Молитву читала бабушка, а мы все крестились. Потом дедушка говорит – все садимся. И пока не поели все, никто не должен выходить из-за стола. Опять дедушка выходит. Потом бабушка, потом мы все. Дети обязательно ждали, пока все закончат есть. В 1950-х, наверное, уже тарелки появились. Тарелки, ложками отдельно стали кушать (ж 37 ЧР).

Интересно, что эти сюжеты – описания правил поведения за столом – непосредственно связаны в сознании информантов с вопросом о национальной принадлежности – ср. ответ, который дает та же информантка на вопрос о национальности ее деда:

Г: Национальность дедушки? Инф: Он говорил: «Я русский казак». Они оба были трудолюбивые и такие христиане! Оба молились. Пока не помолишься, за еду не сядешь. Они и от нас [с братом] это требовали. За столом если заговоришь, плохо будет. Один раз мы с братом засмеялись – он нам дал деревянной ложкой и выгнал нас. Бабушке, конечно, жаль нас было, просила его нас обратно пустить за стол, но – «нет, пусть знают» (ж 37 ЧР).

Марковские чуванцы отмечают, с другой стороны, что чукчи едят простую пищу, не варят совсем или недоваривают мясо, вообще не знают никаких «кулинарных изысков». В отличие от них, чуванцы добавляют в меню овощи, умеют печь и жарить (а не только варить), и главное, обед у чуванцев состоит минимум из двух блюд: первого и второго. Первое и второе блюда должны быть разные и готовиться отдельно – это признак «культурности»:

Привычки были разные. У чукчей еда была простая. Мясо отваривали, к зелени у них не было привычки. А у нас собирали зелень, дикий лук (ж 54 МК).

[Чуванки] очень рукодельные женщины, чистоплотные, пищу готовят по русскому обычаю. Как-то вот в крови, что ли (ж 39 АН).

Ламуты… они поцивилизованнее, у них все было, и первое, и второе обязательно. Без супа не обедали, без второго тоже. Рис там с котлетой или что еще, но обязательно другое (ж 54 МК).

И наши [чуванцы] самостоятельнее. У них всегда все есть, каждый день. Голод, не голод – у них все есть, и на праздник, и так поесть. А у чукчей если нет, то и не надо. Когда мы летом на выборы в 8-ю бригаду приехали – там пусто: кружка и кусок мяса. А у наших – и пирожки, и беляши, даже летчики говорят: мы сюда приезжаем – отдыхаем. Ну, где в тундре беляши можно поесть? А у наших все было (ж 54 МК).