Русские травести в истории, культуре и повседневности

Первым русским писателем, осмелившимся сделать мужчину-травести главным героем, был Анатолий Каменский. В 1909 году в петербургском издательстве «Улей» вышел его рассказ «Женщина», описывающий неожиданное перевоплощение скромного харьковского служащего Нежданова в модную светскую даму. Показательно, что метаморфоза случилась с ним в Санкт-Петербурге, голубой столице императорской России. Прекрасным летним вечером Нежданов сидел в комнатке перед трюмо, беспечно рассматривал свое отражение и думал, где ему повеселиться предстоящей ночью. Как бы случайно он взял со столика косметический карандаш сестры, которая развлекалась в то время за границей. Два-три штриха – и лицо похорошело, глаза ожили. Пудра, помада, черная мушка, корсет, чулки, парик – и неприметный харьковчанин обратился в игривую фарфоровую маркизу с акварели Константина Сомова. Такую сложно было не заметить, в такую, пожалуй, можно было влюбиться!

Маркиза-Нежданов провел ревизию сестринского гардероба, выбрал для себя черный шелковый жакет, шляпу с белыми цветами, кружевные митенки, аккуратные туфельки на изящных каблучках. Надел, повертелся перед зеркалом и выпорхнул в город. История раскручивалась по спирали венского водевиля. Нежданов влюбил в себя простофилю-адвоката, который бегал за чудной дамой по пятам, открывал ей свои пылкие чувства и даже попытался соблазнить. Но все его старания были тщетны: маркиза-Нежданов оставался неприступным. Он расстался с адвокатом, сохранив инкогнито и не поведав никому тайны своего волшебного перевоплощения.

Рассказ имел известный успех. Многим пришлись по вкусу аллюзии на столичную жизнь. Казалось, автор если и не увлекался травестией сам, то знал любителей переодевания, коих в Петербурге водилось немало. В точных вкусных деталях Каменский описал нижнее белье, платья, макияж и трудности вживания в женский образ. Рассказ наполнен скрытыми цитатами из Вейнингера, Крафта-Эбинга, Магнуса Хиршфельда. Их сложные идеи о двуполости, гермафродитах, трансвестизме писатель, легко играя словами-виньетками, ввел в рокайльный литературный водевиль.

⁂

О трансвестизме не только писали, его иногда практиковали – в самом безобидном смысле. Понимая, сколь патриархален и женоненавистлив мир русской литературы, дамы печатались под мужскими псевдонимами, успешно сокращая этим свой путь к славе. Маргарита Ямщикова сочиняла детские рассказы, выдавая себя за доброго дядюшку Алтаева. Екатерина Лачинова издала роман «Проделки на Кавказе» под вымышленной фамилией Хамар-Дабанов. Анна Бибикова писала от лица Евгения Лунского. Мария Вилинская превратилась в украинского сказителя и романиста Марко Вовчока. Впрочем, все их сочинения, скверные или талантливые, неизбежно «запахивались налево».

Маргарита Ямщикова, она же дядюшка Алтаев

Эмансипированные советские дамы времен НЭПа в костюмах с налетом мужского стиля Вторая половина 1920-х гг.

Коллекция О. А. Хорошиловой

София Парнок, русская Сафо, свои критические статьи в журнале «Русская молва» подписывала псевдонимом Андрей Полянин. Серьезные биографы относят к трансвестизму и ее необычный стиль в одежде, воспринятый от Ольги Цубербиллер, с которой поэтесса познакомилась в 1924 году. Их мужские сорочки, пиджаки, шелковые галстуки, ботинки на низком каблуке современные исследователи объявили «кодом, понятным женщинам, которые любят женщин». Слишком поспешный вывод. Парнок и Цубербиллер не выдумывали «кодов», они всего лишь следовали моде двадцатых годов. Стриженые маскулинные бой-бабы и девушки-мальчики в пиджаках и галстуках были популярными образами эпохи НЭПа, их часто можно встретить на снимках 1920-х годов. Их особенная внешность и костюмы не мешали им влюбляться в мужчин и рожать детей.

Среди русских литературных травести, пожалуй, самыми необычными и талантливыми были Зинаида Гиппиус и Вера Гедройц, а неприметная медсестра Евгения Сулина стала музой известной писательницы Рэдклифф Холл, великолепного британского трансвестита.

ЗЕЛЕНОГЛАЗАЯ Z

Было три или четыре сеанса в мастерской на Кирочной. Леон Бакст, огненно-рыжий, нервный, напряженно молчал из угла, размашисто шуршал карандашом по картону, ловил в угольные сети штрихов чувственное, капризное вдохновение. Зинаида Гиппиус, его вдохновение, грациозно полулежала в смутном кресле, по-кошачьи щурилась, лучисто улыбалась сладкими глазами и про себя, для памяти, отмечала острый холодок бликующего пенсне, дрожащие кончики усов, озорные искры закатного солнца, путавшиеся в медвяно-медных коротко стриженных волосах. Он ей нравился. Она об этом красиво молчала. В три-четыре сеанса они писали друг друга: Бакст шуршащим углем и сангиной, Гиппиус – прозрачными силуэтами призрачных чувств, которым тогда, в 1906 году, еще не придумала изящной прозаической формы. Придумает позже.