Русские травести в истории, культуре и повседневности

Досифея считали святым. Он укрощал плоть строгим постом, денно и нощно молился, исцелял больных, помогал страждущим словом и делом. Похоронили его со всеми почестями на северной стороне Свято-Троицкой церкви Киево-Печерской лавры. Тайна его происхождения открылась случайно, уже после кончины, когда его сестра, взглянув на портрет, узнала в старце пропавшую Дарью. Смущенная братия, однако, продолжала чтить усопшего затворника, и, по легенде, ему поставили памятник с парадоксальной надписью: «Здесь покоится прах Досифеи-девицы». Впрочем, на плите, установленной в 1990-е годы, указано лишь то, что здесь лежит рясофорный монах Досифей.

Историей о Дарье и ее метаморфозах поделилась с Гедройц знакомая, Ирина Авдиева, по крупицам собиравшая материал о жизни монахов Спасо-Преображенской пустыни. Тайна Досифея, драматичное преображение из капризной барышни в великого мудрого схимника не оставляли Веру Игнатьевну, она захотела непременно об этом написать, и не стих, а целую поэму.

В глубоком интересе к Досифею, странному половинчатому человеку, много от самой Гедройц. Княжна была андрогином, не модным тогда, литературно-поэтическим, как Зинаида Гиппиус, а настоящим, природным, автохтонным. Такими в пору Серебряного века глубоко интересовались сумрачные русские философы – Соловьев, Бердяев, Булгаков. Признаки божественного начала угадывал в двуполых людях Василий Розанов, гимназический преподаватель Гедройц. Однако в 1880-е годы, в смутную тоскливую пору своего учительства в Брянске, он не разглядел в дерзкой девочке «дара богов», не обратил внимания на мальчишеские ухватки, на рассыпавшиеся вихрами стриженые волосы, на глупые рифмованные дразнилки в ее адрес. Только позже, когда они сошлись в Петербурге – он именитый философ, она именитый хирург, – Розанов присмотрелся к этому любопытнейшему феномену, восхитительно половинчатому человеку, сродни тем ангелоподобным бесполым «урнингам», о которых он много размышлял, осторожно подбираясь к теме великого андрогина.

Розанов препарировал Гедройц острыми стеклами глаз, усыплял морфием философских речей. Она безропотно раскрывалась, свободно делилась с любимым учителем опасными идеями, политическими и сексуальными, не стесняясь, описывала чувства к прекрасному полу. Впрочем, она вообще ни от кого не скрывала этих своих чувств. В интимных разговорах с Гедройц, перемежавшихся с поэзией, религией и прозой жизни, рождалась книга Розанова «Люди лунного света» о любви, и плоти, и о странных созданиях, которых автор относил к особому, третьему, полу.

Как они, Вера Игнатьевна была половинчатой. По природе анатомической – абсолютная женщина, статная, высокая, хорошо развитая. По природе психологической – совершеннейший мужчина. И эта половина доминировала: Гедройц с детства ненавидела косы и платья, носила мальчишеские жакеты, широко, не по-женски шагала, ездила верхом, обожала охоту, метко стреляла, умела лихо, по-гусарски выругаться и писала дамам любовные стихи от имени Сергея Гедройца. Многих ее внешность смущала, княжну неизбежно принимали за господина, извозчики на улицах окрикивали «барином». О ней обидно шептались светские дамы. Впрочем, их Вера Игнатьевна держала на безопасном расстоянии, предпочитая общество поэтов, почитавших андрогинов существами божественными, и тесный круг императорской семьи, в котором тактично не замечали ее личных особенностей. Там ценили ее умные руки хирурга.

Гедройц была хирургом от бога, талантливым, уверенным, сильным. Она умела рисковать и быстро принимать решения. Но медицина – лишь половина ее дарования, другая половина – литература. Вера Игнатьевна была даровитым прозаиком. Современников ее сложный талант смущал: хирургия ведь не женское дело, и позволительно ли доктору, серьезному, с обширной практикой, писать вирши о любви, сказки, биографические очерки. И кто вообще такая княжна Гедройц, вопрошали современники: женщина или мужчина, милая поэтесса или военный хирург, Вера или Сергей?

Гедройц ничего не объясняла, да и вряд ли знала, как себя объяснить. Она просто следовала природе и таланту, заставлявшему разрываться, делиться на половинки, сочинять в учащенном ритме докторского молоточка, рифмовать медицину с терциной.