Русские уроки истории

При технической демократии нестабильность государства становится организационным принципом, революция технологизируется и превращается в рутину. Такая техническая демократия есть, по существу, лишь узаконенная форма и рецепт систематического и легитимного (общественно приемлемого) осуществления государственных переворотов мирными, бескровными средствами. Точнее, то, что раньше было государственным переворотом, теперь становится регулярным перераспределением власти над свободными и господства над рабами в рамках правящего класса с неясными, размытыми, непубличными границами — ведь сословием он себя не признаёт.

Техническая демократия не имеет ничего общего с распределением «долей власти», которыми обладал римский или греческий гражданин. При сущностной демократии Древнего Рима выбиралось огромное число должностных лиц — магистратов. Они обладали несравненно большим объемом полномочий (вспомним, например, о трибунах, обладавших правом вето), чем представительные институты технического государства. Собственно, свободные с избирательным правом при технической демократии уже никакой собственной доли власти не имеют — их представляют, то есть считают недееспособными в отношении власти и прав. Рабов — рабочих — и других жителей, не прошедших ценз избирательного права (имущественный прежде всего, расовый, половой, возрастной), не представляет никто, поскольку институт семейной власти отца также сильно урезан или не распространяется на большинство этих лиц.

При этом граждан/подданных становится гораздо больше.

Вместо выборных магистратов, непосредственно осуществляющих власть, работает «государственный аппарат», обеспечивающий управление обществом. Его работники — формально не рабы (как и рабочие), но и они не свободны в социальном отношении. Они обладают властными полномочиями, но сама власть им не принадлежит. Они выступают от лица государства и народа — теперь недееспособных, то есть представительствуют, не будучи при этом ни народом, ни государством, в отличие от магистратов сущностной демократии. Такой государственный аппарат необходимо контролировать извне, и это становится самостоятельной проблемой воспроизводства власти, источником нестабильности государства. Римские же граждане свою свободу и свою власть обеспечивали сами, вне какого-либо внешнего контроля. Но «социальный объём» сущностной демократии по сравнению с империей несопоставимо мал.

Государство, подчинённое правящему классу в качестве орудия власти, теряет свою сущность и становится госаппаратом. Буржуазия, уклоняясь от сословной государственной ответственности, никогда не возьмётся контролировать этот аппарат. Напротив, она стремится его коррумпировать, приватизировать его властные возможности в интересах частного обогащения. Буржуазия находит себе символическое убежище в специально сконструированном символизме — нации, от чьего имени и действует. Нация должна обуздать народ и государство, поглотить их, удивительным образом возвращая общество к племенному, варварскому состоянию, имитируя его. В таком обществе утопией для подчинённого класса становится национализм, возвращающий давно забытые фигуры вождей. Правда, личная доблесть этих вождей весьма сомнительна по сравнению с вождями действительных исторических племён.

В империи — подлинном, универсальном, воспроизводящемся в истории государстве, не ограниченном нацией, — контроль со стороны центральной власти (императора, суверена) без опоры на сословия невозможен. Сословия входят в тело государства. И нуждаются в народной солидарности так же, как и суверен.

Христианское государство — от которого исторически произошли современные западные страны, что бы они ни заявляли в своих идеологических программах, — брало на себя обязательство обеспечивать идеальную свободу граждан/подданных в общении с Богом в обмен на действительную передачу власти от общества — группы граждан, распределяющих власть между собой, при сущностной демократии — государству. Разумеется, буржуазное техническое государство, сведённое к инструменту господства и само подчинённое непубличной политической монополии капитала (это и есть капитализм как общественный строй), уже не может быть христианским и открыто антиклерикально.

Техническая демократия, сочленённая с техническим государством, созданная в конце XVIII века в западных государствах (прежде всего в Нидерландах, Англии, Франции и США), соблазнившая российский правящий класс и образованных людей России в XIX веке, была явлением сугубо цензовым, что до известной степени роднит её с демократией сущностной, греко-римской.