Русские вопреки Путину

Кстати, английское sense этимологически восходит к корням со значениями «воспринимать», «чувствовать» («сенсор», «сенситивность»), и должно было бы переводиться именно как чутье (в отличие от того же Vernunft с его обертонами «обладания-присвоения»).

26

Идеальным выражением характерного для common sense отношения к истории является всенародно известная формула «время было такое». Вопреки обычной русофобской риторике, это суждение отнюдь не является «манифестацией национального менталитета». Примерно то же самое говорят, к примеру, пожилые немцы про известные события середины века. Что не мешает им исправно нести возложенный на них груз «немецкой вины».

27

Люди, позиционирующие себя как носители здравого смысла («мы из простых»), способны очень долго обличать какого-нибудь «гайдарочубайса», но на вопрос о том, приняли бы они участие в приватизации или ином злодеянии, будь у них такая возможность, отвечают обычно уклончиво. Если же копнуть несколько глубже, выясняется, что даже «приватизатров» они считают не столько инициаторами и виновниками происходящего зла, сколько исполнителями «велений времени» – хотя и очень противными и поэтому заслуживающими всяческих кар.

28

Именно этот комплекс прекрасно выражен у Высоцкого в известной песне:

…Вы тоже пострадавшие —

А значит, обрусевшие:

Мои – без вести павшие,

Твои – безвинно севшие.

Здесь «чужие» («евреи») опознаются как «свои» именно через опыт «столкновения с непреодолимыми обстоятельствами».

29

См. статью «Памяти Александра Зиновьева» в настоящем сборнике, в самом конце.

30

Я подчеркиваю «черными» – не потому, что не бывает белых насильников, а потому, что черных боятся, так как они в фаворе у начальства.

31

Разумеется, в пару к танатической была дана и эротическая, либидозная. Вторым главным перестроечным фильмом была «Интердевочка» – где впервые в истории советского кинематографа было продемонстрировано тщательно скрываемое коммунистами от народа таинство совокупления, а также показан краешек главного предмета коллективного вожделения – «Настоящий Розовый Гигиеничный Запад». Рассмотрение этой темы мы, с позволения читателя, отложим до другого раза.

32

Этот важный поворот либеральной мысли – презрительное отвращение к жертвам насилия – следует отметить особо.

Например. Одним из постоянных обвинений, адресуемых либеральными публицистами российским властям, является то, что они страшно далеки от народа и обращаются с ним как колонизаторы. Но те же самые авторы обычно утверждают, что народу власть, напротив, близка и даже приятна: народ мазохистски любит творимые ею бесчинства и только о них-то и мечтает. Это выводит на новый виток тушения: теперь власть начинают презирать уже за то, что она имеет дело со столь гадкими подданными: «трахается с этакими уродцами». Народу же, в свою очередь, бесконечно напоминают, что он-де «достоин своего правительства»: этой квинтэссенцией мировой мудрости замыкается риторический круг.

Впрочем, помимо либеральных публицистов, имеет хождение еще и народная версия той же идеи «самовиноватости жертвы» и гнушения ею. Об этом см. статью «Синдром россиянина» в этой книге.

33

Из последних ламентаций на эту тему – известное письмо Березовского, написанное в стилистике «сколько можно повторять очевидные вещи».

Несколько любопытных пассажей: «Бессмысленно обсуждать, справедливо или нет была перераспределена государственная собственность. Конечно же, несправедливо. Передел собственности не бывает справедливым никогда». Интересно, что большевистский передел собственности вызывал и вызывает у либералов совсем другие чувства: здесь как раз имеет место обостренная чувствительность к справедливости и отсылки к «священному праву» частной собственности, к ее законности – в отличие от «советского воровства». Такая же чувствительность была предъявлена на раннем этапе перестройки, когда «привилегии партаппаратчиков» были постоянной темой обсуждений.

Еще одно место: «Каждому, […] кто не спал в России на печке в течение 90-х годов XX века, может быть предъявлено обвинение в совершении преступления по той причине, что старые законы уже не работали, а новые еще не работали. Таковы последствия любой революции». Здесь характерна эта самая «печка»: воображаемый антагонист обвиняется в традиционном русском грехе – беспробудной лени, «лежанию на печи» и надежде на щуку. Не совершавший преступления («проспал, когда другие маму резали» тем самым виновен, и, напротив того, преступник занимался полезным делом. Преступление является лучшим оправданием, отсутствие же преступление есть пункт обвинения («…и на что ты после этого годен?»).

34