Русский

Он услышал в темной глубине туннеля легкий цокот. На площадку из темноты вынеслась веселая лошадка величиной с пони, белесая, в яблоках, в красивой сбруе, с подвязанным пышным хвостом. На лошадке восседала наездница. Она сидела в седле боком, свесив обе ноги в одну сторону, была в широком розовом платье, отороченном кружевами. На голове ее была изящная соломенная шляпка. Рука в перчатке сжимала маленький хлыстик. Она была похожа на тургеневских барышень, совершавших верховую прогулку по аллеям парка. И Серж не сразу узнал в барышне тата Керима Вагипова – так грациозно он восседал в узорном седле, так мечтательно было его лицо, так весело цокала копытами ухоженная лошадка.

Он подъехал к тележке, из которой торчала голова белоруса, и мелодично, нараспев, с волнующими интонациями поэта, стал читать:

Когда из рыбьих глаз текут ночные слезы
И грустной желтизной наполнился стакан,
Куда упала нить оборванных желаний?
Ее достанешь ты лазурною рукой.

Пускай исходит звон из глиняных копилок
В кофейной темноте ночных библиотек.
И тает синий дым придуманных империй,
И пахнет табаком туман твоих волос.

На утренней заре прошла седая цапля.
Как много тишины в названьях городов.
Я книгу заложил цветком в прожилках нежных,
И стая сонных рыб ко мне плывет в дожде.

Он читал, тихо раскачиваясь в седле, и абсурд стихотворения действовал на Сержа как анестезия, утоляющая боль близкой смерти. Смерть казалась малой частью огромного абсурдного мира, который был сном, где нет пробуждения. Это была колыбельная перед смертью.

Тат тронул лошадку, приблизился к Сержу, приложил руку к груди, словно хотел сдержать сердцебиение. Нараспев, прикрывая глаза, стал читать:

Цветы упавших пуль, проросшие на клумбах.
Вечерний синий грач, присевший на плечо.
Мне притчу рассказал в походном лазарете
Печальный капитан, умерший на заре.

Она бела лицом, как ледники Кавказа.
Мы бились целый день, была река красна.
Но, впрочем, как найти ту дивную осину,
Чей круглый желтый лист мне ляжет на глаза.

Горел в ночи пожар, как мак в саду волшебном.
Я надпись прочитал на маковом зерне.
Она писала мне, что пуля в пистолете
Не более чем снег на темном рукаве.

Серж понимал, что его усыпляют. Вливают в него убаюкивающее зелье, чтобы мозг его был затуманен и он не смог осознать самую важную в жизни, последнюю перед смертью минуту. Видимо, белорус чувствовал то же самое, потому что он попытался шевельнуть плечами и плюнул в тата, но плевок не достиг цели.

– Я не сержусь на вас, сыны мои, – произнес тат, гарцуя на веселой лошадке. – Я провожаю вас как героев, отдаю вам последние почести. Один из вас через несколько минут сгорит в огне, и добытое из него тепло пойдет на подогрев моей волшебной теплицы. Другой будет превращен в мельчайшие органические частицы, которые пойдут на удобрение тепличных грядок, где я выращиваю Цветы Зла. И пусть ваши головы украсят венки из этих траурных прекрасных цветов.

При этих словах охранники поднесли к тележкам венки из огромных ромашек с черными лепестками и золотой сердцевиной. Увенчали ими головы Сержа и белоруса Андрея. Серж видел, как гневно из-под венка мерцает кровавый глаз Андрея.

– Что задумал, делай скорее, палач!

Из тоннеля с тихим рокотом возник мотовоз. Приблизился к тележкам. Сцепка из обеих тележек и открытой платформы с охранниками была прикреплена к мотовозу, и поезд тронулся. Тат некоторое время провожал их верхом, махал на прощание рукой, а потом отстал.

Вагонетки катились по тоннелю, то попадая в тусклый свет фонаря, то вновь погружаясь в тень. И каждый раз, когда на голову Сержа падал тусклый ком света, ему казалось, что падает камень. Борясь с этими оглушающими ударами, он повторял: «Достойно. Достойно». И эти многократные повторения звучали как заклинания.

Серж видел, как голова белоруса в венке начинает клониться и падать, – и тот неимоверным усилием поднимал голову и что-то начинал бормотать и петь.

Так ехали они довольно долго, пока ни достигли металлических, заслонявших тоннель ворот. Охрана растворила ворота, и поезд проследовал на освещенную площадку, где рельсы вели в просторный грузовой лифт.

Их вознесение на поверхность было шумным и быстрым.