Русский

Капитан и Кеша уже не собирались перечить. Слова Профессора погружались в них, как погружается свет в камень, медленно преображая глухую материю, зажигая в ней крупицы блеска.

Сержу казалось необычайной проповедь, звучащая не с амвона, не с университетской кафедры, а на утлом чердаке, из уст бомжа. Это делало проповедь похожей на библейскую притчу. И было нечто таинственное в том, что эту проповедь Бог вложил в уста падшего человека, неприкаянного бомжа, тем самым отметив к нему и к тем, кто ему внимал, свое благоволение.

– Потому, говорю вам, русский народ испытывает от остального мира великие утеснения. На него ополчился мир и из века в век насылает нашествия, гонит его и мучает. И все оттого, что русский народ миру укоризна. Укоряет мир в приверженности к земному и в отторжении небесного. Зовет отрешиться от благ земных и стяжать благ небесных. Это невыносимо миру, и он хочет убить укоряющего. Вот почему из века в век стремятся в Россию враждебные армии, чужие проповедники и воители. Воюют с нами не за наши бескрайние пашни, леса и реки, не за несметные наши богатства, а за право вести за собою мир. Катить колесо истории не в небесный рай, а в подземный ад. И мы, русские, на их пути – камень преткновения…

«И я, и я – камень преткновения, – думал Серж, которому казалось, что эта проповедь для него и о нем. – Они меня захватили и мучили, потому что искусство мое стремится в лучистый Космос, а не к Черному подземному солнцу. Моя цветомузыка объемлет траву и звезды, Мадонну Джотто и бабушкин юный портрет, могилу деда, затерянную в степях Сталинграда, и ветхую материнскую шаль. Раджаб с цветущим деревцем граната, белорус Андрей с „Полком Красной армии“, Лукреций Кар с эликсиром бессмертия – все они камни преткновения».

Он чувствовал неслучайность своего появления в мире. Неслучайность поразивших его бед. Неслучайность своего избавления. Неслучайность появления здесь, на глухом чердаке. Он был нужен мирозданию. Оно породило его для какой-то огромной цели, которая еще не ясна, но будет позже проявлена.

– История, други мои, не мутное облако тумана, которое по прихоти ветра мечется в разные стороны. История – колесо, которое катится. Человечество торит колею для колеса истории, направляет его через все кровавые рытвины и ухабы в сторону Божественного озарения. Колесом истории управляют пророки и святые. Они не дают колесу выбиться из колеи, которую прочертил Господь в своем Божественном замысле. Как Илья Пророк был взят живым на небо, мчался на своей колеснице, мерцая среди звезд деревянными спицами, так и все святые, побитые камнями или распятые на крестах, живут среди звезд, не выпуская из рук колесо истории…

Слова Профессора подтверждали – он, Серж, был не случаен. Был нужен. Был ведом. Его вели к какой-то огромной цели. Ему показали ад, и непременно покажут рай. И там, в раю, он встретит маму и бабушку. В той липовой аллее, где они гуляли в детстве на даче, и земля была розовой, в легких бегущих тенях. Или в том осеннем лесу, где пролетела синяя сойка, и мама сказала, что это бабушка прилетела на них посмотреть. Или в том переулочке, заваленном синим снегом, по которому вела его бабушка, сжимая рукой его хрупкие пальцы в пестрой вязаной варежке. Они увидят друг друга. Он кинется к ним и обнимет и, целуя, скажет: «Как я люблю вас!»

– Историей управляют не только отдельные пророки и герои. Ею управляют монашеские ордена и закрытые ложи. Но есть народы, призванные во всей своей совокупности управлять историей. Такие народы, други мои, называются мессианскими. Мы, русские, мессианский народ. Мы стремимся к тому, чтобы колея истории привела человечество в рай. В то совершенное бытие, где отсутствуют черный грех, подземная ненависть, насилие над Божественным творением, будь то человек, цветок или звезда небесная…

«Ведь это обо мне, обо мне! – думал Серж, находя в словах Профессора созвучие со своими сокровенными мыслями. – Я русский, и мой народ мессианский. Оттого все наше величие и наше ничтожество, наше несравненное счастье и невыносимое страдание. Все, к чему я стремлюсь, все мои образы и метафоры – это образы совершенного бытия, метафоры Русского рая».

Он испытывал вдохновение. Его оставили страхи и сомнения. Он нашел опору, на которой может утвердить свою жизнь. В его жизни было все неслучайно. Его погрузили в ад, чтобы вознести в рай. Его подвергли мучениям, потому что он дерзал своим творчеством управлять колесом истории. Нет выше и прекрасней России с ее святыми могилами и кровавыми плахами.

«И я, и я, русский, среди этих могил и плах».