Русский

Вот девушка, с виду — монашка, без макияжа, в платочке бледного цвета, стянутом на лоб до самых бровей, целует пальцы ног усопшего, тут же причащается… щепоткой соли, а дальше протягивает к его руке ладонь, которую он, как показалось Антону, чуть заметно пожал пальцами. Покойник был как бы не до конца мертв, и под сводами церкви раздавался шепот: «Старец, святой». Захотелось поскорей подойти к нему, разобраться, в чем дело. Антон был во сне отчего-то уверен, что это никакой не старец, а всего лишь Плукшин. Это было как нельзя кстати, ведь ему так хотелось поговорить с профессором, столько вопросов накопилось… Но тут кто-то невидимый объявил перерыв, и видение пропало.

Антон на мгновение осознал, что спит, и в сон из реальности прорвалось гнетущее чувство печали и страха за себя.

Вдруг все исчезло. Антон понял, что лежит в уютной постели. Но спине холодно, потому что под спиной злосчастные «таблички Плукшина». Чей это дом? Дом загородный… За окном занимается рассвет, шелестят листья и раздаются утренние соловьиные трели и еще какие-то всплески, словно рыба выпрыгивает из воды неподалеку. Что-то мешало насладиться мирной атмосферой.

Антон протянул руку ко рту и понял, что у него совершенно расшатались и уже готовы выпасть передние зубы…

«Our flight will cover the distance of 8339 miles…» — сквозь сон доносилась до Антона информация о полете, да еще слова соседа: «You don’t understand! She does love you but she wants your initiative».

Антон вдруг ощутил чье-то тепло, и дух его затрепетал во сне от самого земного инстинкта, того, что силой своей всепобеждающей простоты тысячи лет превращал мужчин в рыцарей и детей, в героев или подонков; того сладкого и, чаще, запретного, что с начала времени убивало и заново возрождало человечество.

«Убивало и заново… заново возрождало… Человечество», — Антон шептал эти слова во сне, и их сочетание почему-то казалось ему абсолютно неземным, гениальным, вместившим в себя великую мудрость.

Над ним склонилась молодая женщина, потом медленно легла сбоку и, обнимая, прошептала нежно: «Я вас люблю, Антон Евгеньевич, мне обязательно надо было вам сказать это, потому что я ухожу. Помните, что я вас очень, очень сильно люблю». Говоря это, она гладила его и ласкала, расстегивала пуговицы на рубашке.

Антон взглянул на нее и узнал. Это определенно была сжалившаяся над ним таможенница, он точно знал. Тогда почему же у нее лицо Риты, его немецкой любви? «Погоди, — сказал он ей, — ты не знаешь меня, я ужасен, я убил человека». — «Не переживай, — ответила она, — ты не убивал. Мы знаем, ты — мастер метаморфоз». Он удивился этому непонятному определению, но это было уже неважно. Благодарность к доброй женщине, спасшей его от мрачных мыслей, нежная страсть, охватившая его во сне, заставили забыть все на свете. Он обнял ее, хотел поцеловать, но сделать это мешали дурацкие зубы. Антон украдкой вытащил их, швырнул на пол и… проснулся.

Зубы оказались на месте. Антону было очень жарко. Он включил индивидуальный вентилятор. Проходящую мимо стюардессу попросил принести воды. От сумбурных снов Антону было неспокойно на душе.

«Куда я лечу? Зачем?» — думал он, глядя на белоснежные облака и тень самолета, плывущую по ним, изгибаясь.

С другой стороны, получив визу, он так и не собрался до сих пор ею воспользоваться. Напомнив самому себе, что летит не в Магадан, а, на минуточку, в Лос-Анджелес, где Голливуд, Малибу, ресторан «Глэдстоунс», Беверли Хиллз и аттракционы Universal Studios, Антон успокоился и вновь погрузился в сон, на этот раз не отягощенный бредовыми видениями.

Глава двадцать третья

Приятно прибывать в Америку трезвым. Голова не гудит, все помнишь и соображаешь, и никаких тебе угрызений совести. Опять же, от тебя не разит алкоголем, и нет нужды изо всех сил стараться выглядеть трезвым при общении с представителями властей на границе. Впрочем, почему только в Америку? Это относится ко всем странам, вообще характерно для любого длительного перелета. Ответ на вопрос «Пить или не пить в полете?» однозначен — не пить.

Антон прибыл в США в здравом уме и твердой памяти впервые. Секрет этого достижения был прост: раньше он никогда не летал сюда в одиночестве. Путешествие в компании на корню губило любые смиренные планы.

«Welcome to Los Angeles International airport» — «Добро пожаловать в международный аэропорт Лос-Анджелеса». Он не раз уже слышал здесь эту фразу, записанную когда-то диктором, изо всех сил старавшимся придать своему голосу неповторимую тональность, в которой лишь проскальзывали легкие нотки гостеприимства, зато в ней однозначно слышалась имперская индюшачья важность.

В последние годы Антон не переставал удивляться тому, сколь эффективен оказался удар, нанесенный горсткой самоуверенных твердолобых педантов и солдафонов, напитавшихся силой благодаря трагедии 11 сентября 2001 года, по имиджу такой гостеприимной, свободной и комфортной страны, которой была когда-то Америка.