Русский

– Ты думаешь, ему есть до тебя дело?

– Батьке до всех есть дело. До каждого белоруса, каждого русского, каждого украинца. Он всем нам батька, а мы, славяне, все его сыны.

– Чем же он прославился, батька?

– Нас, славян, мусором забросали. Особо вас, русских. Да и украинцев тоже. Такая гниль и погань правит, что скоро от народов ничего не останется. Батьку Бог славянам послал, чтобы он нас, славян, спас, снова в одно государство свел, – и мы стали могучим народом.

– Как же это батьке удастся?

– Это разговор особый. У нас в Беларуси, в монастыре, старец живет. Он говорит белорусам: «Берегите батьку. Он Богом дан. Он дивный славянский цветок, который в пустыне расцвел. Он для славян звезда Вифлеемская». Батька меня ждет наверху. – И Андрей мечтательно улыбнулся и стал ходить между коек, делая гибкие тигриные повороты, когда утыкался в стену.

Таджик Раджаб вызывал у Сержа сострадание своим щуплым, как у мальчика, телом, умоляющим слезным взглядом, неодолимой нескрываемой тоской, которая снедала его, и он таял, худел, смотрел своими выпуклыми чернильными глазами, ожидая чудесного избавления.

– Ты, Раджаб, слезами, как сосулька, растаешь, – пробовал его утешить Серж, подсаживаясь рядом на железную койку. – Вот увидишь, скоро нас отсюда отпустят. ОМОН ворвется, охрану на землю положит, китайцу Сену башку оторвет. Давай терпеть.

– Мне долго терпеть нельзя. Мне кишлак ехать надо. Папа больной лежит, умирает. Очень плохой болезня, весь такой, как веточка, стал. Мама лечила, ягоды, цветы в чай варила. Болеет. Мулла лечит, три дня Коран читал. Болеет. Врача из Душанбе привозил, он смотрел, слушал. «Нету Душанбе такой лекарства. Надо Москва покупать». Москва приехал, работал много. Землю копал, снег рыл, камень клал. Заработал, лекарства аптека купил. Надо домой ехать, папа лекарства дать, здоровый стать. Поймали меня, били, сюда привели. Лекарство нету. Папа умрет. Папа жалко.

Он сидел, вздрагивал худыми плечами, и слезы бежали по серому лицу и клочковатой бороде.

Лукреций Кар привлекал Сержа своей безволосой сияющей головой, которая была накалена настолько, что не нуждалась в согревающем волосяном покрове. Надбровные дуги придавали лицу первобытную мощь, а рыжие солнечные глаза постоянно смеялись, как у язычника, который славил земные стихии и природные чудеса. Казалось, рабская жизнь, стадное существование, побои китайца, мерзкая еда и принудительный труд не угнетали его. Не мешали постоянной духовной деятельности и умственному поиску, в которых он пребывал ежеминутно. Его длинные лисьи губы улыбались, словно он старался обхитрить кого-то, с кем вел постоянное состязание. Он напоминал Сержу рисунок в детской сказке о колобке, где круглый самодовольный колобок уютно устроился на лисьем носу, а лиса улыбается, не торопясь его слизнуть. Этим колобком был для Лукреция Кара весь окружающий мир, познанию которого он посвятил свою жизнь.

Перед тем как зазвучать иерихонской трубе, он усаживал Сержа к себе на койку и говорил:

– Эти чудаки хотят убежать отсюда. Андрей, настоящий вояка, думает, как ему разоружить охрану и с боем пробиться к лифту. Бедный Раджаб соорудил приспособление из дощечек, которые намерен поместить враспор в трубу, чтобы подтягиваться на них руками и опираться ногами, вылезти сквозь трубу наружу. Едва ли им это удастся. Скорее всего, их поймают и отправят в печь для сжигания мусора. Посмотри на меня, я свободен! – Он открывал ладони, показывая Сержу, что в них нет никаких приспособлений, позволяющих убежать из темницы. – Я свободен! – повторял он, обращая к Сержу свои рыжие солнечные глаза.

– Каким же образом? – спрашивал Серж, кивая на решетчатые двери и изможденных понурых людей.

– Есть лифт, поднимающий меня на поверхность. – Он тронул свой сияющий череп и провел от него вертикаль к бетонному потолку. – Одно усилие, слабая концентрация воли – и я уже гуляю по заснеженной Москве, иду по голубому Тверскому бульвару, с румяными детишками и строгими бабушками. Подхожу к Пушкину, у которого на голове сидит продрогший голубь, а у подножия на снегу краснеет роза. Любуюсь церковью в Филях, похожей на золотую невесту в белых кружевах и алых шелках. Гуляю по Третьяковке, наслаждаясь полотнами Лентулова, где он рассыпает храм Василия Блаженного на тысячи лучей, посылая их со скоростью света во все концы Вселенной. Вхожу в мой домашний кабинет, раскрываю томик Есенина и вместе с ним благоговею перед дивной русской природой, где полевой цветочек или рождественская звезда суть русские языческие боги.

– Случайно мне достался ваш волшебный препарат «Кандинский», и я, подобно Лентулову, рассыпал храм Василия Блаженного на пучок лучей и мчался вместе с ними со скоростью света. Чем вы занимались там, наверху? В чем смысл ваших исканий и открытий?