Русский

– Вы пленники, а я свободен. – Человек с лысым черепом улыбался длинными язвительными губами. – Ухожу отсюда, когда хочу. Лифт не там, где вы думаете. – Он указал пальцем куда-то в сторону, где, по его представлениям, находился лифт, соединяющий поверхность с подземельем. – Лифт вот здесь. – Он ткнул себя в лоб между выпуклыми надбровными дугами. – Сосредоточенной мыслью могу улететь прямо в Космос. Пока вы томитесь в этом царстве Кощея, я летаю среди красот Мироздания, гуляю в садах несравненной красоты, вкушаю божественные плоды.

– В следующий раз, Лукреций, прихвати меня с собой, – сказал белорус. – Ты меня только где-нибудь у Белорусского вокзала высади. Я на поезд – и в Витебск. А ты дальше, в Космос, лети.

– Лукреций? – спросил Серж, пытаясь что-то вспомнить.

– Лукреций Кар, – комично морща губы, произнес человек. – А в миру Лука Петрович Карпов.

Серж вспомнил, что в артистическом клубе «А12» Вавила говорил ему об открывателе чудесного препарата «Кандинский», способного переносить человека в пространстве и времени. Вспомнил чудодейственный шарик, вскруживший ему голову на катке. И теперь эта встреча не была простым совпадением. Кто-то предвосхитил их встречу, выбрал для нее это место. Кто-то написал таинственную пьесу о его, Серже, будущем, и его жизнь лишь подтверждала сюжет этой пьесы.

Облизывали ложки розовыми собачьими языками. Неохотно отставляли пластмассовые, выскобленные до дна миски. Шумно шли к выходу. Строились в колонну, толкаясь, под холодными взглядами автоматчиков. Двинулись колонной, не в ногу, натыкаясь друг на друга, по тускло освещенному туннелю. Серж видел вокруг небритые азиатские лица, мятые робы, наступал на пятки семенящего впереди Раджаба.

Охранники провожали колонну. Среди них вышагивал китаец, с голыми ногами, плавно перекатываясь с пятки на носок, будто плыл по туннелю. Внезапно он кинулся в гущу, стал хлестать плеткой Раджаба, вгоняя ременные удары ему в спину. Раджаб сгорбился, закрыл затылок руками, тонко заверещал, а китаец хлестал так, что рвалась на спине рубаха, и брызгала кровь. Серж, слыша у своего лица свист плетки, видя, как рвется под ударами окровавленная ткань, испытал животный страх, потребность выть и бежать.

Китаец отступил. Раджаб семенил, всхлипывая, поводя избитыми лопатками.

Они шли по туннелю, мимо освещенных боксов с раздвижными решетками. Из колонны по двое, по трое выходили люди и исчезали за решеткой, где виднелись какие-то столы, груды тряпья, какие-то рыхлые кучи, но у Сержа не было времени все это рассмотреть. В этих боксах исчезли Раджаб, белорус Андрей, кудесник Лукреций Кар. Наконец, и его самого вывели из колонны и толкнули сквозь железные прутья в бокс, освещенный мертвенно-белым светом.

На бетонном полу высилась большая стиральная машина с застекленным люком. Тут же стоял длинный стол, покрытый линолеумом. Над столом с потолка спускалась широкая, из хромированной жести, труба. Под столом стояли пакеты с наклейками. В стене было пробито окно, за которым виднелись люди, утюги и гладильные доски. Пахло сыростью, стиральным порошком, дующим из трубы сквозняком.

– Зарядишь машину порошком. – Охранник ткнул башмаком стоящие на полу пакеты. – Когда пойдет барахло, – он указал на хромированную трубу, – забросишь в машину и отстираешь. Чистые тряпки сложишь вчетверо и вон туда, к пентюхам с утюгами. Машину запорешь – убью. Вздумаешь убежать – убью. До тебя один хер здесь работал, надумал бежать – убили. – И охранник вышел, захлопнув решетку.

Серж остался в клетке, прислушиваясь к слабому гудению трубы, переговорам таджиков за стенкой. Пытался осознать пугающую новизну своего положения. Не умел отгадать причины жестоких, случившихся с ним перемен, в которых обнаруживались все новые, отвратительные и беспощадные стороны.

На столе валялась растрепанная потертая книжица, объяснявшая, как пользоваться стиральной машиной.

Серж углубился в чтение, постигая нехитрую логику управления, понятную и доступную среди необъяснимого абсурда и ужаса.

Услышал, как зашумело, зашуршало в трубе. Шум приближался, и сверху из трубы стали вываливаться белые матерчатые комья, падали на стол, их накрывали новые ворохи, пока ни образовалась высокая рыхлая груда. Запахло чем-то прелым, сладковатым.

Он осторожно потянул угол ткани. Это оказалась простыня, мятая, покрытая розовыми пятнами, должно быть вином. Он рассматривал складки материи, на которой незримо отпечатались тела, любовные объятия, вмятины животов и спин, брызги слюны и горячего семени. Брезгливо отодвинул простыню.

Вторая была похожа на первую, в мазках губной помады, усыпанная табачным пеплом, с каким-то жирным пятном. Вся высокая груда состояла из несвежих простыней, пододеяльников, полотенец, и на всех были следы ночных соитий, остатки грима, помада, желтоватые и розоватые пятна, едва заметные брызги крови. Должно быть, наверху находился отель, в котором номера сдавались любовным парам или проститутки принимали клиентов. Из того же отеля объедки обедов и ужинов сгребались воедино и в лохани подавались на стол пленникам.