Русский ад. Книга вторая

– На кражу списали.

– И что, глазищи… повылетали прям?!

– Говорю же тебе. Зойка у Берии агентом была, потом на Лубянку попала и отсидела, сердечная. Она ж убийце сама дверь отворила, хотя после Лубянки от всех людей как черт от ладана шарахалась. Раз двадцать спросит в дверной глазок, кто к ней пришел и зачем, хотя видит, кто стоит, не слепая была… То есть чтоб она к себе в квартиру чужого запустила – да ни в жись. Тогда это не Зойка. И колбаску все время прятала.

– Матерь Божия… – оторопела Ольга Кирилловна. – Салями, что ль? Финскую?

– Разную, Оленька.

– Куда… прятала?

– Куда-куда… Все тебе скажи! – засмеялся Окаемов. – Под матрас.

– А, жадная, значит… – сплюнула Ольга Кирилловна. – Артистки все жадные. До посинения!

– Ареста ждала, – спокойно объяснил Окаемов. – Дом-то знатный был, под каждым окном – рожи в мраморе. Смоктуновский на Смоктуновском, короче, сплошная кумирня!

К Зойке заходишь – квартира как аэродром. Бабы голые в мраморе сделаны и столы золотые. А тухлятиной прет, как на Хитровке в базарный день!

Фроська так и стояла на задних лапках, бежать поздно, она же здесь как в капкане, подвал был действительно очень похож на карцер, и где-то там, высоко, падали с потолка капли воды…

– Уй, мать ядре… на! – Ольга Кирилловна уже забыла, похоже, зачем она пришла в подвал. – Артистки, Палыч, только с виду чистые…

– Тебе виднее, – сплюнул Окаемов. – Они как в раю живут. Ты к раю ближе, чем я!

– А колбаса, значит, как заначка? – не отступала Ольга Кирилловна.

– Соображаешь, – кивнул Окаемов. – Если мы опять за ней явимся… лагерники всегда новых арестов ждали, покоя-то нет, отбили покой… – Если мы явимся, ее кто к холодильнику подпустит? Будет она вещички собирать, вот колбаску-то и прихватит незаметно, в камере пару дней нормально протянет, с колбаской-то, если ее при шмоне не отберут… – А запах выдавал. Сама-то Зойка ни хрена уже не чувствовала, ей чуйку в лагере под самый корень отбили.

– Заслужила, если отбили, – перебила Ольга Кирилловна.

– Ага… – устало кивнул Окаемов. – Заслужила. Еще как! Лаврентию Палычу не дала.

– Самому?..

– Самому.

– Во, блин, гордая! Было че беречь! Я вот… десять раз подумаю: беречь иль не беречь! В сторону согласия.

– Нуты бл… дь… – засмеялся Окаемов.

– Да счас! Я просто начальство я уважаю. Служу чем могу, товарищ капитан.

– Советскому Союзу!

– Никак нет. Российской Федерации!

– А она, Оленька, мужа любила. Муж у Зойки американец был.

– Кто? – насторожилась Ольга Кирилловна.

– Дипломат.

– Офицер, небось?

– Офицер.

– Офицеры – они все красивые!

– То-то и оно… – Баба если на х… подсядет… ей уже все равно, кто он… да хоть Клаус Шакал… По себе небось знаешь? А?!

– Мужа любить – ума не надо, – весело отмахнулась Ольга Кирилловна. – А ты попробуй, двух полюби! Это глупость, Палыч, что двух любить нельзя. У нас в подъезде Лида Смирнова жила, артистка. Так она, Палыч, страсть как мужа любила. И еще – Бондарчука. В оконцовке извелась вся до одури, как сумасшедшая стала. Здесь хочет, и там хочет. Сегодня больше здесь, завтра больше там, потому как соскучилась! Люди-то… они ж разные все. Дажеяблочки на одной и той же ветке зреют по-разному… – Как в лихорадке, короче, к каждому за советом кидалась. Во какая энергетика! А Лаврентий Палыч, голубчик, весь день на работе. С утра и до утра. Все для фронта, все для Победы! Раз так, значит, и уважить могла… толстозадая! Американцу дала? А Лаврентию Палычу не дала! Это что, нормально – скажи!

Окаемов заинтересовался:

– А ты, красивая, часто по начальству шарилась?..

– Так-те все и выложи, Палыч! Родина с кого у нас начинается? Правильно, с начальника! Начальник – он и есть Родина – так ведь?

Она подобострастно заглядывала Окаемову прямо в глаза.

– Молодец! – похвалил Окаемов. – Глубоко мыслишь.

– У нас в доме жилплощадь особая была, – воодушевилась Ольга Кирилловна. – Тихая такая квартирка, все окна во двор. Проживали Муслим с Тамарой и Веретенниковы, тоже певцы. А внизу, на подоконниках, пионеры сидели, поклонницы: вдруг Муслим выйдет? Мы их гоняли, они уйдут и тут же – снова! Садились на подоконник и делали уроки. «Волга» Муслима всегда была в губной помаде. Бывает же так? Муслима все бабы хотели сразу, сотни тысяч, – как не противно, Палыч, «Волгу» целовать? Даже колеса?

Так вот, соседняя с ними квартирка всегда стояла пустой. Для особого случая. Когда серьезные люди, шпиены наши, в Москву выбирались, они с начальством, с генералами тута и встречались…

– Понимаю… – кивнул Окаемов. – У нас похожая система.

– В как их берегли!

– То ж не люди, то золото, хотя другим, нормальным жить негде.

Всех, кто был богаче, чем он, Окаемов считал своими врагами.