Русский американец

   Некоторые из своих наиболее дорогих вещей Тольский приказал уложить в ящик, а последний поместить в сани. Дворовые торопливо собирали своего барина в дорогу; Тольскому надо было спешить из Москвы, пока не будет открыта его проделка.

   -- Очень сожалею я, что мне не удалось разузнать, какая нечистая сила живет в мезонине, -- сказал Тольский Ивану Кудряшу.

   -- И я жалею, сударь.

   -- Ты жалеешь, Ванька?.. Что-то плохо верится, ты труслив, как баба!

   -- Помилуйте, сударь, кто же не побоится нечистой силы.

   -- Я первый не побоялся бы проникнуть в мезонин и все выяснить. Только жаль, времени у меня мало осталось; надо спешить, а то как раз мы с тобой, Ванька, очутимся на даровой квартире. Этого не должно быть! Свобода дорога всякому человеку, а мне -- в особенности. Своей свободой я обязан тебе, а потому награждаю тебя. Возьми эту вольную, -- сказал Федор Иванович, вручая Кудряшу бумагу. -- Теперь ты можешь со мной не ездить. Впрочем, оставаться тебе в Москве рискованно: ведь тебя, как моего сообщника, арестуют и посадят в острог.

   -- Я от вас не отстану; куда вы, туда и я. А за вольную покорнейше вас благодарю. Только мне ее не надо; я родился вашим крепостным и умру крепостным, -- с чувством проговорил Кудряш, низко поклонившись Тольскому.

   Лихая тройка была подана. Вместо кучера Тимошки, который находился в тюрьме, лошадьми управлял Игнат, тоже здоровенный парень.

   Тольский сел с Кудряшом в крытый возок и выехал со двора. Тотчас же тройка понеслась по безмолвным, пустынным улицам погруженной в сон Москвы.

   Было еще совсем темно, когда Тольский подъехал к Тверской заставе. Вышел заспанный караульный и спросил, кто едет.

   -- Господин статский советник Иван Григорьевич Наумов, -- ответил Кудряш, приотворяя дверку возка.

   Ответ вполне удовлетворил часового, и он поднял шлагбаум, не спросив даже, куда отправляется "господин статский советник" и есть ли у него подорожная.

   Выехав за заставу, возок помчался по Петербургской дороге.

   -- Смею спросить, сударь, куда мы едем? -- спросил у Тольского Кудряш, которому наскучило молча сидеть в возке.

   -- В Питер.

   -- Как в Питер? -- удивился Кудряш.

   -- Ну да, в Питер. Чему дивуешься?

   -- Да как же, помилуйте?.. Уж больно чудно. Ведь в Питере вас могут арестовать...

   -- Меня будут искать в Москве и ее окрестностях, а до Питера сыщики не скоро доберутся.

   -- В Питере, сударь, есть свои сыщики, они не уступят московским.

   -- Я еду на день, на два... не больше... Там мне надо кое-кого повидать... попросить, чтобы замолвили за меня словечко кому нужно... Теперь ты понимаешь, зачем я еду в Питер?

   -- Так точно, сударь... Теперь понимаю.

   -- Расчухал, и ладно. А теперь сиди смирно и молчи, я спать буду. -- Проговорив эти слова, Тольский плотнее закутался в свою медвежью шубу, и скоро в возке раздался его богатырский храп.

   Миновала ночь, забрезжил рассвет серого зимнего дня, а возок с Тольским все мчался дальше и дальше от Москвы.

   Между тем искусство врачей и хороший уход помогли молодому Намекину: он стал быстро поправляться.

   Дерзкий поступок Тольского по отношению к Насте, разумеется, скрыли от него, боясь расстроить.

   Настя, успокоившись и оправившись от печального события, случившегося с ней, в сопровождении своей няньки отправилась навестить своего выздоравливавшего жениха. Она, как и раньше, была почти уверена, что генерал Намекин станет запрещать своему сыну жениться на ней, и очень скоро в этом окончательно убедилась.

   Алеша Намекин встретил свою возлюбленную с распростертыми объятиями и засыпал вопросами о том, почему она так давно не была у него. На самом деле Настя не была у своего жениха всего дней пять-шесть, не больше, но для влюбленного Алеши это показалось чуть ли не вечностью.

   -- Ну что же ты, милая, не говоришь, почему так долго у меня не появлялась? -- спросил он.

   -- Я... я была больна, -- тихо ответила молодая девушка.

   -- Что же ты не прислала мне сказать о своей болезни?

   -- Я не хотела тревожить тебя, Алеша.

   -- Но теперь, Настя, ты здорова?

   -- Да, да, милый...

   -- Тогда отчего ты такая печальная? Ведь теперь нам надо радоваться, а печаль прочь. Как только поправлюсь, будем готовиться к свадьбе, я сегодня же поговорю об этом с отцом... Не волнуйся, милая, отказа мне не будет...

   -- А мне думается, твой отец останется по-прежнему при своем убеждении, что я тебе -- не пара.

   -- А я говорю, что отец теперь согласится; ты нравишься ему, он хвалил тебя, называл милой и воспитанной девушкой.

   -- И все же едва ли отец разрешит тебе на мне жениться, -- возразила девушка жениху.

   И она не ошиблась: когда в тот же день Намекин заговорил с отцом о своем желании жениться на Насте, старый генерал ответил:

   -- Ты вынуждаешь меня повторять то, что я уже недавно говорил: майорскую дочь я никогда не назову своей невесткой и никогда не введу ее в свой дом... Я сознаю, что мои слова покажутся тебе резкими, даже жестокими, но ты сам заставил сказать их.

   -- Батюшка, что вы говорите, что говорите?.. -- В голосе молодого Намекина было слышно чуть не отчаяние. -- Ведь этими словами вы причиняете мне боль.