Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943

Я долго стоял на гребне земляного вала, возвышавшегося над рекой. Быстрый поток воды обтекал части взорванного моста. На берегу артиллеристы поили своих коней. Дул прохладный ветерок с востока, пытаясь очистить затянутое тучами небо.

Когда я вернулся в казарму, рота уже прибыла. Люди, побросав свой багаж на спальные мешки, поспешили в кино. На большом плацу перед старым зданием бывшего юнкерского училища устроила тренировку футбольная команда, собрав толпу зевак. Наш Крюгер отправился к врачу и не вернулся. Молодая симпатичная докторша обнаружила у него неприятную болезнь. В России подобные заболевания встречались редко. Скорее всего, он подхватил ее в Оттакринге^[101] или Гизинге^[102]. Русские женщины не болели такой болезнью, поскольку еще в 1920-х годах правительство здесь приняло жесткие меры по отношению к гулящим молодым людям, носителям этой неприятности: зимой их заставляли погружаться под лед в прорубь, а летом калиться на солнце.

Генерал Мускат был в отпуске, и дивизией командовал полковник. Как-то раз он посетил наши курсы командиров взводов, организованные в совхозе. Постоял на ящике с песком, посмотрел и уехал. Геодезия, топография и картография – вот те основные дисциплины, которые преподавал Волиза. Он снискал у нас хорошую репутацию, поскольку был строг по службе, педантичен, но доброжелателен. Мы чувствовали себя попавшими в хорошие отцовские руки. У него быстро исправлялись даже отъявленные разгильдяи.

Занятия с орудиями осуществлялись возле Гавриловки. Маленькие пушечки давно отслужили свой срок. Мы обсуждали их качества и сравнивали с современной артиллерией. К слабым сторонам относились сложности в установлении взаимодействия огневой позиции с наблюдателями, неудобный способ транспортировки орудия и слишком тяжелые для здешней местности повозки для боеприпасов. После обеда мы занимались строевой подготовкой, а Волиза стоял с блокнотом у окна и делал какие-то пометки.

Назад в совхоз мы возвращались малыми группами. Русская авиация набрала силу и стала налетать даже днем. Раньше их неуклюжие и тихоходные самолеты появлялись только по ночам, и мы придумывали им различные прозвища. Говорят, что у них не было даже устройств для сбрасывания бомб, и летчики осуществляли бомбометание вручную.

Высоко над нашими головами в сопровождении истребителей в сторону Чугуева пролетело 15 русских бомбардировщиков. В тот момент, когда над городом стали подниматься черные грибы от разрывов бомб, откуда-то вынырнул «мессершмитт» и сбил один из русских истребителей, который сел на брюхо недалеко от нас. Пилот выбрался из машины, перевязал себе голову белым платком и, отдав честь самолету, бросился прочь.

Падение русского самолета видели не только мы. За летчиком в погоню устремился какой-то всадник, но русский подстрелил под ним лошадь и побежал дальше. Тут появилась толпа украинских полицаев, открывших по нему ураганный огонь. Беглец отстреливался на бегу, но потом, сраженный пулей, упал. Когда мы подошли поближе, то увидели, что это был майор, грудь которого украшали ордена. Один из нас пытался выяснить, какой из них являлся самым важным. Пуля попала летчику в голову, и его лицо было залито кровью.

Выглядел он лет на 50. Руки были у него белыми как снег и холеными. Нижнее белье было удивительно чистым и не армейского покроя. Это позволило мне прийти к выводу, что я вижу перед собой аристократа, одного из тех, о которых говорили, что они больше боятся оказаться на чужбине, чем жить при большевиках. Одного из тех, кто поступил на службу новой власти, видя в ней представителя русского народа, русской земли. На мой взгляд, такой поступок был правильным, так как в мире мало уважают эмигрантов. Мы сами пережили нечто подобное после 1933 года^[103].

Противник, подтянув под покровом тумана свежие силы, попытался перейти в наступление, но потерпел неудачу. Под огнем нашей артиллерии он с трудом вернулся на свои прежние позиции. Однако из-под Великой Бабки пришли тревожные новости. Там внезапно появились 60 русских танков, и уже к вечеру тракторам пришлось отволакивать назад большое количество разбитых орудий. Чтобы восстановить положение, из-под Харькова пришли два танковых полка для нанесения контрудара. Мы тревожились за людей нашего взвода, воевавших под Великой Бабкой, но о них ничего не было слышно. Оттуда доносились только грохот орудий днем и стрекотание пулеметов ночью.

Позже верхом на лошадях объявились Дзуроляй и Фербер. Но и они не могли сказать ничего нового о том, что происходило в районе Великой Бабки. Зато многое порассказали о своих ощущениях от бомбежки в Чугуеве, под которую они попали.

– Куда попали бомбы? – интересовались мы.

– Это была самая настоящая ковровая бомбардировка! – заявил Дзуроляй. – Увидев этот ужас, мы вскочили на лошадей и были таковы.

– Пострадали только склады, – уточнил Фербер. – Больше ничего важного.