Русский экстрим. Саркастические заметки об особенностях национального возвращения и выживания

– Не кочевряжься, – пристыдила жена. – Ты прямо как ребенок малый. «Тотальный экран» – это 98-процентная надежность. Только представь себе: 98-процентная! В каком-нибудь салоне под названием «Свежесть 2» кремы способны лишь на 20–30 процентов защиты, а у нас – на целых 98! Чувствуешь разницу?

– Не чувствую, – уперся я. – У других какие-то дерьмовые кремы, купленные в бакалейной лавке, а у тебя дорогущая субстанция из знаменитого института красоты. А я горю у всех на глазах, как мотылек-однодневка над керосиновой лампой… Разве это нормально?

– Все тараканы у тебя в голове, – пошла ва-банк жена. – «Тотальный экран» – мазь, сертифицированная в самых престижных московских институтах красоты. Тебе этого мало?

– Мало! – вызверился я. – И вообще, еще Остап Бендер говорил, что все сертифицированные импортные средства изготавливаются не иначе, как в Одессе на Малой Арнаутской.

– Ну, знаешь ли! – фыркнула жена и, оскорбленная, ринулась с решимостью торпедного катера в море.

Сам я предпочел остаться в тени. Когда же «моя половина», как прекрасная Венера из морской пены, вышла из волн, я со злорадством обнаружил, что все ее тело было пронзительно пунцовым. Перехватив мой насмешливо-торжествующий взгляд, жена напряглась:

– Ну что там еще?

– Посмотри на себя. Ты похожа на большую-пребольшую вареную креветку. Мадам Креветка!

Сомнений не оставалось: мазь от парижской дамы не только не защищала от солнечных лучей, а, казалось, наоборот, притягивала их, как сахар мух. Двух мнений быть уже не могло: мы с женой в одночасье оказались самыми обгоревшими живыми существами на всех пляжах Эгейского моря. Все остальные отдыхающие сочились ровным шоколадным загаром. Мы же, словно кипятком ошпаренные, светились красными животами и коленками, не говоря уже о шеях и плечах. Это было жестоко обидно. Мы почувствовали себя не просто обманутыми, а обманутыми с особым цинизмом.

Семь раз поверь, на восьмой – зарежь! Ни на кого нельзя сегодня полагаться. Надо было срочно спасать катастрофическое курортное положение.

– Бросай все, и пошли в магазин, – принял я запоздалое командирское решение.

– Зачем? Оставь меня в покое. Мне плохо, – только простонала в ответ жена, окончательно распростившаяся с надеждой цивилизованно загореть.

– Мы должны быть как все, – не сдавался я. – Купим самый обычный, самый дешевый крем и враз перестанем обгорать.

– У меня сил нет, – алой свечечкой угасала на глазах моя супруга. – Я вся горю!.. Давай сделаем это завтра…

– Ну ладно, – сменил я гнев на милость. – Но завтра прямо с утра купим нормальную мазь. А пока пойдем-ка в гостиницу… Оставаться на пляже в таком виде, честное слово, стыдно.

Кое-как мы добрели до гостиничного номера. Нам казалось, что все с насмешкой взирают на нас. В лифте вокруг нас, пышащих мартеновским жаром, в мгновение ока возникла полоса отчуждения. Этот немой укор был хуже, чем поражение отдыхающего в его курортных правах. Нет, переносить такое унижение моя жена определенно не собиралась!

– Пойдем в лавку! – с неожиданной решительностью заявила она, словно обретя второе дыхание.

Мы дружно потрусили от приятного, пропитанного кондиционированной прохладой лифта в каптерку с громким названием «Мини-маркет» при отеле и купили там противосолнечную помазку со скромным коэффициентом – 20 – отражения солнечных лучей. Едва поднявшись в номер, принялись истово мазаться этим кремом, сгорая от желания вернуть невозвратное. Но, как потом выяснилось, войти необожженными в Эгейское море можно было только один раз. Мы же этот свой шанс безнадежно упустили.

На следующий день мы обгорели пуще прежнего. Видимо, французский крем обладал направленно долгоиграющим действием. Несмотря на греческие увлажняющие снадобья, все тело у меня пылало и страдало, как натертое наждачной бумагой. В висках стучали подозрительные молоточки, перед глазами летали искры, а икры кололо граммофонными иголками. Ян Гус в пламени костра Святой инквизиции чувствовал себя на порядок лучше. Без вариантов: мы окончательно окуклились, и пощады от природы в обозримом будущем не ожидалось!..

Видимо, французское снадобье из московского института красоты обладало таким пролонгированным действием, что загар упрямо избегал нас. Наши исстрадавшиеся тела никак не желали бронзоветь под небом Эллады. А как утверждал один французский мудрец, хрупкое людское сердце если не бронзовеет, то непременно разбивается. Первой дала слабину, как и полагается истинной женщине, моя супруга. Когда мы в очередной день в разгар поры солнечных ванн были вынуждены трусливо ретироваться в гостиницу, моя спутница жизни тихо, по-вдовьи, разрыдалась в мокрый, только что содранный с алой, вздувшейся кожи купальник:

– Нет! Больше я так не могу… У меня даже стопы ног горят. Лучше смерть, чем это!