Русский флаг

Маша изменилась за несколько дней, прошедших после ссоры у Светлого ключа. Она осунулась и подурнела.

Маша винила себя во всем. Тетрадь она показала Максутову без какой-либо задней мысли. Пожалуй, больше всего ей хотелось заставить Максутова поверить в Зарудного, примирить их таким образом и по возможности сдружить. Она и не подозревала, что они так разно думают и чувствуют! Как глупо, как пошло все получилось!

"Виновата! Во всем одна я виновата!" - с горечью думала Маша, чувствуя, что Зарудный не простит ее. Максутов стал ей вдруг совсем безразличен. Казалось, что она знает его уже вечность и ничего не может переделать в этом жестком человеке.

Зарудный избегал встреч с ней. Маша не находила его ни на улицах Петропавловска, ни в порту, где теперь можно было увидеть всех чиновников и где против корпуса "Св. Магдалины" бессменно стоял почтмейстер, словно собиравшийся купить гамбургский клипер для почтовых перевозок.

Не пришел Зарудный и на чтение "Ревизора" в дом Завойко, куда собралась едва ли не вся молодежь.

Маша сидела в темном углу гостиной, по-домашнему поджав ноги. Подле была Настенька; она никого не замечала, устремив восхищенные глаза на освещенный стол, за которым читал комедию лейтенант Гаврилов.

Дверь из гостиной вела в коридор, по коридору то и дело проходили люди в кабинет Завойко и изредка, любопытства ради, заглядывали в гостиную. Маша прислушивалась к движению за стеной, надеясь различить шаги Зарудного. Вот прошел кто-то медлительной, тяжелой походкой, от которой заскрипели половицы... Изыльметьев? Может быть... А может быть, Ленчевский или Вильчковский? Нет, пожалуй, Вильчковский живее, энергичнее... Иных Маша узнавала по голосам и удивилась, когда заметила, что Настя, увлеченная "Ревизором", не услыхала фразы, довольно громко произнесенной в коридоре Пастуховым.

Настя приходила в себя только в перерывах между актами. Ее возвращала к реальной жизни одна и та же злорадная реплика Андронникова, адресованная присутствующим чиновникам:

- Н-н-н-да-а, доложу я вам! Знакомая картинка-с!

Но пока читали пьесу, Настя целиком отдавалась ее движению, помогала Гаврилову мимикой, а больше всего игрой глаз.

Маша плохо вникала в пьесу. Она думала о другом. Как странно устроена жизнь! В десяти шагах отсюда, в кабинете Завойко, толкуют сейчас о пушках, ядрах, о ружьях и запасах пороха, подсчитывают число защитников порта, говорят о жизни и смерти, о крови, которая прольется, оросив окрестные холмы, - а здесь "Ревизор", Настенька, влюбленная в Пастухова, смех, беспечность и вместе с тем серое уныние, гнездящееся где-то в темных углах гостиной! Разные люди, различные интересы, противоречивые чувства... Как согласовать это? Какая сила способна соединить людей? И достижимо ли это?

Маша чувствовала, что фальшивое положение, в котором оказалась она, не может длиться долго. Это недоразумение, противное разуму и взглядам таких людей, как Зарудный. "Алексей поступил бы иначе, - успокаивала себя Маша. - Конечно, иначе. Может быть, он и разругал бы меня жестоко и заставил бы плакать, но через день сам пришел бы ко мне, если он вообще верит мне... Если верит? Алексей верит, Зарудный может и не верить. Он слишком мало знает меня". Маша вся съежилась. Стало очень обидно при мысли, что Зарудный может просто не верить ей и быть при этом правым.

В гостиную вошли Юлия Егоровна и Александр Максутов. Они сели рядом с Машей, разговаривая шепотом.

- Да, Егор умный, развитой юноша, - сказал Максутов, соглашаясь с каким-то доводом Юлии Егоровны. - Пожалуй, он не уступит мальчикам, воспитанным в лучших заведениях. И все же корпус или лицей...

Слышно было, как вздохнула Юлия Егоровна и проговорила:

- Что вы! Дай бог воспитать их порядочными, полезными людьми.

Они помолчали. Юлия Егоровна, вероятно, мысленно пробегает вереницу трудных лет, прожитых в Охотске, Аяне и Петропавловске.

- Трудно, очень трудно, - прошептала она с такой мягкой женственностью, что Маше захотелось подвинуться, протянуть ей руку. - Я ведь все сама: и пошить, и накормить, и научить азам. Все я да старик Кирилл. На его руках росли дети, у него ключи от всех годовых запасов... Кирилл был денщиком Василия Степановича еще прежде, чем я вышла за него замуж.

- И все же десять! - твердит свое Максутов. - Это выше моего разумения, Юлия Егоровна.

- Бедный люд на Руси богат детьми.

- Этак вы своей жизни и не увидите.

- Они - моя жизнь, - не колеблясь ответила она. - Вся моя жизнь, до краев наполненная заботами, тревогой и счастьем.